метелкой, собирая пыль, клочки бумаги, завалявшиеся монетки и вообще всякий безымянный сор, на котором могло высохнуть то, что излилось при соитии мужчины и женщины. Не забывают и про засохшую на полу кровь.
Также они отрезают клок волос Наниль и просят что-нибудь из ее одежды, но у нее есть лишь та туника, что на ней. В придачу они забирают несколько драгоценных книг хозяина, не поясняя даже зачем. Библиотека – единственное помещение, в котором нет людей. Когда братья решают, что пришло время умкафо[16], младший, чертыхаясь, говорит:
– Что толку посылать весть предкам, если никто не может им сказать, где его душа или куда она направляется?
– Тогда не произноси и речей на обрядах, – говорит старший брат, и мужчины покидают дом.
А Соголон тем временем обретается в амбаре, подальше от людских глаз. Никто ее не зовет и потому не видит темной опухлости под ее глазом. Свою циновку она постелила в уголке таком укромном, что умещаться там можно, лишь свернувшись калачиком, как младенец. Здесь она натягивает платье себе на голову, нижнюю часть тела отдавая мухам и колким зернам, отчего оно немилосердно чешется. Никому она не нужна, а в особенности хозяйке, которая не покидает своей комнаты и лежит на полу.
Из заточения ту выводят только сестры, которые изредка врываются в комнату с двумя ушатами воды, говоря: «Не хочешь вообще ничего? Пожалуйста, коли ты так решила, но сначала ты у нас помоешься!» Сестры и невестки хватают ее, как лесную дичь, и раздевают, а та бьется и кричит. Всё, что остается Соголон, рабыне и кухарке – безропотно смотреть, пока они не закрывают дверь, чтобы ни один мужчина или женщина низшего сословия не видели, как нечистота и горе принижают женщину.
На восьмую ночь Соголон вскакивает как от толчка. Она переворачивается на спину и выглядывает в окно. Дом полон, но все в нем спят. Сон сражает всех, даже обезумевшую от горя хозяйку, но не Соголон.
Вон она, выходит из амбара во двор и видит, что спят даже куры. Если пробраться коридором на другую сторону, пригнувшись там под окном поварни, то попадаешь к тем же воротам, куда выходит задняя дверь и оттуда можно бежать. «Бежать, но куда?» – спрашивает в голове сторонний голос. «Бежать не куда-то, а от чего-то», – говорит еще один. «Бежать, пока они не выяснили. Бежать, потому что скоро они узнают». Снаружи проскальзывает ветер подобно шепоту на диковинном языке, подслушанному из другой комнаты. Он чем-то похож на хихиканье, затем кудахтанье и, наконец, на рычание, и вот она чувствует, как вокруг начинает шевелиться грязь и дрожать зерно. Грохот, треск, от которых зевом открывается воронка и поглощает Соголон целиком.
Просыпается она оттого, что ей трудно дышать. Соголон закашливается в темноте. Она лежит на циновке в амбаре и видит, как рыжеватым огоньком оживает поварня. Рассвет. Только тогда Соголон вспоминается, что заснуть она не может не по своему хотению, а потому, что не осмеливается.
Вскоре после полудня на дворе появляются мужчины с несколькими старейшинами и коровой. Корову забивают прямо там же, на дворе, давая крови течь куда она захочет; возможно, это послание от бога суда и мести. Младший брат указывает на струю крови, бьющую в сторону кухни, и говорит:
– Я уже устал вам доказывать, что колдовство исходит оттуда.
Но мужчины за своим занятием его не слушают.
После того как корова забита, ее кромсают на мясо, рубят кости и варят всё это в трех котлах без соли и специй. После этого каждый, связанный с покойником узами родства или закона, ест. Люди сидят на полах в доме, на дорожках, на земле двора и снаружи на улице. От ужасного вкуса они шипят и хмурятся, но помалкивают из боязни разгневать предков, которые сейчас наблюдают и судят как живых, так и мертвых. Кухарка, рабыня, слуги и Соголон просто наблюдают.
Тем же самым днем между женщинами вспыхивает перепалка.
– Усмирите ваших чад, не гневите духов, – требуют сестры госпожи, у которых детей поменьше, даже если сюда приплюсовать даму госпожу Моронго с ее девятью.
– Это мы-то – «усмирить»? Да это ваши самые громкие, самые взбалмошные, самые избалованные и драчливые! – отвечают им женщины Комвоно, сестры и невестки хозяина.
Дама госпожа Моронго взывает к порядку, говоря, что покойный еще не ушел, а когда он несет послания предкам, его поведение привлекает духов. Кроме того, всем известно, что злые духи любят кучковаться именно на похоронах. На что сестры хозяина отвечают:
– Вы все такие же тупицы, как ваши мужья. Да зажгите в каждом окне по фонарю, и никакие злые духи сюда не сунутся, вот и всё.
Тогда дама госпожа Моронго, подбоченившись, встает перед сестрами и невестками Комвоно и, шаркнув по грязи ногой, как лошадь копытом, громко фыркает.
– Это кто здесь тупицы? Да у вас еще волосы где положено не проросли и титьки не вспухли, когда ваш брат женился на деньгах и собственности моей сестры! – восклицает она. – Комвоно легендарный клан воинов, но те войны давно закончились.
Это больно задевает всех Комвоно, потому как громкое имя – это всё, что у них есть.
– Вы все просто боитесь, что у ваших детей есть глаза, которыми они могут видеть то, чего вам не разглядеть, – язвят они.
Сестра, глянув через двор, замечает Соголон и окликает ее – в первый раз, когда кто-либо из родни с обеих сторон обмолвился с ней хотя бы словом.
– Эй, ты! Да, ты, вся в зерне, которое мне скармливает эта стерва кухарка. Сколько тебе годков?
Соголон растерянно стоит возле амбара, чувствуя на себе взгляды, и не знает как быть.
– Вы это мне, госпожа?
– Ну а кому ж еще, чудная? Сколько тебе лет?
– Десять и еще три, госпожа.
– Хм. – Она дает этому вопросу умереть, прежде чем перейти к следующему. – Получается, ты еще дитя. Скажи-ка мне, детка, скажи всем этим драгоценным мудрейшим дамам, ты не замечаешь здесь по ночам каких-нибудь духов? Тебя кто-то из них беспокоит?
Соголон внимательно оглядывает сестер и невесток, родственников по линии хозяина и хозяйки, не разбирая, кто из них кто. Четверо с одной стороны, трое с другой, и все похожи друг на друга больше, чем хозяин с хозяйкой.
– Нет, госпожа, никого не вижу, – отвечает она.
Хотя всё, что она делает, это наблюдает. А затем смотрит за самим своим наблюдением; всматривается вплоть до выявления корневой сути того, что подчас не ее ума дело. Так, через два
