– Уйди отсюда немедля, – велел Уоллес, заранее зная, что только зря сотрясает воздух.
– Гляньте-ка, – заговорил Чарльз, кивнув вбок. – Не Эдвардов?
У стены подземелья валялся сапог.
Абита придвинулась ближе. Чарльз ухватил ее за плечо, не подпуская слишком близко к яме.
– Эдвард! – закричала Абита.
Темная яма откликнулась на ее крик гулким эхом.
Присев на корточки, Люк поднял над ямой фонарь, сощурился.
– А вот еще… что это?
На каменном выступе, торчащем из стенки ямы чуть ниже края, поблескивало что-то белое. Уоллес, встав на колени, пригляделся внимательнее…
«О Господи, – подумал он. – Зуб. Человеческий зуб».
Абита протяжно застонала.
– О нет, Эдвард… нет, – забормотала она, опустившись на колени рядом с Уоллесом.
Теперь все трое взирали на яму, точно на свежую могилу.
– Кому-то придется спуститься, – сказала Абита.
Уоллес швырнул в яму камешек. Все пятеро замерли, прислушались к стуку камешка о стенки ямы. «Тик-так, тик-так, тик-так»… звук не смолкал – разве что становился все тише и тише. Собравшиеся вокруг ямы переглянулись. Что это значит, понимал каждый, однако Абита не унималась.
– Нельзя же там его оставлять! Что, если он еще жив?
– Слишком уж высоко… слишком опасно, – ответил Уоллес.
Спуститься вниз его не заставило бы ничто на земле. Всем своим существом он чувствовал: там, на дне ямы, таится, ждет нечто злое, нечистое… однако об этом Уоллес, конечно же, почел за лучшее промолчать.
– Спускаться туда – только жизнями попусту рисковать, – добавил он.
– Ладно. Вы не желаете – спущусь сама.
– Абита, – мягко заметил Чарльз, – никто туда, вниз, не полезет. Нету на свете веревок такой длины.
– Может, он не на дне, а на каком-нибудь выступе?
– Абита, прошу тебя, – заговорил Чарльз, тоже подняв фонарь над ямой. – Посмотри вниз. Как следует посмотри.
С этим он, на всякий случай, крепко взял Абиту за руку, и та, перегнувшись через край ямы, принялась пристально вглядываться в темноту. На лице ее отразилось отчаяние.
– Эдвард! – еще раз позвала она.
Мало-помалу эхо имени ее мужа стихло, сгинуло в глубине. Все снова замерли, напрягли слух, ожидая, не раздастся ли снизу стон, крик, хрип, хоть какой-нибудь отклик, но тишину нарушало только их собственное дыхание.
Взглянув на Абиту, не сводившую глаз с зуба на камне, Уоллес понял: она знает, как обстоят дела. Знает: упав с такой высоты, в живых не остаться.
Вереница саттонцев молча, неторопливо тянулась по раскисшей тропе к общинному кладбищу. Возглавляла процессию троица проповедников, за ними следовали несшие гроб, далее шли прочие саттонские мужчины, супруги их преподобий, самые уважаемые из женщин, и только потом, перед детишками – она, Абита. Привилегий, не полагающихся по положению в общине, не принесло ей даже вдовство.
Кладбище располагалось сразу же за стенами деревни. Едва процессия поднялась на гребень холма, навстречу подул сильный северный ветер. Казалось, небо вот-вот разразится грозой. Придерживая чепцы и шляпы, жители Саттона ускорили шаг, спеша покончить с похоронами до начала дождя.
Вскоре они подошли к памятнику, небольшому надгробному камню, лишенному каких-либо украшений, кроме надписи «Эдвард Уильямс», высеченной на лицевой стороне: украшать надгробья чем-то особенным среди пуритан, считавших, что перед Господом все равны, запрещалось.
Преподобный Картер занял место рядом с надгробным камнем, а прихожане окружили кольцом свежевырытую могилу. Над могилой пахло сырой землей.
Несшие гроб – Уоллес, Чарльз, Джон и Исаак – вышли вперед, к могиле, сняли с плеч простой сосновый ящик. Опущенный наземь, небольшой гроб отозвался неожиданно гулким стуком: внутри не было ничего, кроме одежды Эдварда, найденной в пещере шляпы да зуба, завернутого в лоскут белого полотна (зуб уложили в гроб по настоянию Абиты).
В могилу гроб опустили без единого слова. Ни траурной речи, ни песен, ни гимнов, ни прощальных речей родных, ни проповеди, ни даже молитвы – никаких церемоний, поскольку пуритане ни в чем не желали походить на папистов. Какую обиду Господь мог отыскать в прощальной молитве? Об этом Абите оставалось только гадать.
Мысли ее сами собой обратились к прошлому, к похоронам матери. Ее могилу отец, не скупясь ни на какие расходы, украсил роскошным надгробием, хотя таких денег в семье не имелось. Нанял даже хор певчих, а священнику заказал прочесть над могилой прощальную речь, которую сочинял ночь напролет. А когда гроб опускали в могилу, убитый горем, разрыдался у всех на глазах.
«Однако все это не облегчило твоей скорби, не так ли, отец? Ни все это, ни выпивка, из-за которой ты был отставлен от службы, ни то, что таскал нас в церковь по три раза в неделю…»
Сейчас отец вспомнился ей таким, каким она видела его в последний раз, сразу после того, как была продана в Новый Свет, машущим с пристани в то время как корабль поднимал якоря, жалкой тряпкой в человеческом облике, с бутылкой, торчащей из кармана плаща… Что-то с ним сталось теперь? Быть может, он давным-давно покоится в казенной могиле для неимущих, под холмиком без надгробной плиты, хранящей память о еще одной утраченной жизни?
А Эдвард… тоскует ли кто о его смерти?
Абита обвела взглядом лица собравшихся, но нет, все держались, как каменные – ни слезинки в глазу. При виде этакой черствости захотелось завопить, выкрикнуть имя Эдварда, осыпать проклятьями сошедшихся на похороны со всеми их бесчеловечными догмами и заповедями, расхохотаться до слез – что угодно, лишь бы нарушить эту гнетущую тишину.
Ветер усилился, с неба на головы скорбящих пали первые капли дождя. Несшие гроб взялись за лопаты, начали быстро забрасывать неглубокую могилу землей. Комья земли глухо забарабанили по крышке пустого гроба, напоминая всем, что Эдварда здесь, с ними, нет.
«Эдвард, да мертв ли ты?»
Подумав так, Абита невольно представила мужа лежащим на дне этой дьявольской ямы с переломанными костями, разбитого параличом, ждущего смерти от голода и жажды, или, что еще хуже, пока его заживо, у него на глазах, не сожрут крысы да черви.
Засыпав яму, все четверо принялись уминать, утрамбовывать холмик лопатами, повернутыми плашмя. В общем молчании глухие удары лопат о землю гремели, словно раскаты грома. При каждом ударе Абита невольно вздрагивала: казалось, Эдварда вбивают в могилу, гонят из жизни прочь, навстречу небытию. Как только могильщики завершили работу, вперед, прижав шляпу к груди, выступил преподобный Картер.
