и быть богатым – но не красть,
конечно, если так возможно.
Дай бог быть тертым калачом,
не сожранным ничьею шайкой,
ни жертвой быть, ни палачом,
ни барином, ни попрошайкой.
Дай бог поменьше рваных ран,
когда идет большая драка.
Дай бог побольше разных стран,
не потеряв своей, однако.
Дай бог, чтобы твоя страна
тебя не пнула сапожищем.
Дай бог, чтобы твоя жена
тебя любила даже нищим.
Дай бог лжецам замкнуть уста,
глас божий слыша в детском крике.
Дай бог живым узреть Христа,
пусть не в мужском, так в женском лике.
Не крест – бескрестье мы несем,
а как сгибаемся убого.
Чтоб не извериться во всем,
Дай бог ну хоть немного Бога!
Дай бог всего, всего, всего
и сразу всем – чтоб не обидно…
Дай бог всего, но лишь того,
за что потом не станет стыдно».
Закрыла книгу и задумчиво посмотрела в окно. Отсюда очень хорошо было видно полоску леса и змеящуюся рядом речку. Умел Евтушенко писать так, что сердце замирало от восторга. Сколько времени прошло, а его стихи не теряют актуальности.
Я задумчиво провела пальцами по подоконнику и проследила этот эфемерный путь глазами. А потом резко нагнулась к поверхности, чтобы рассмотреть поближе и убедиться в увиденном. Не показалось. На подоконнике были неглубокие царапины. Будто бы кто-то проехался ногтями, пытаясь зацепиться и удержаться.
Я положила томик поэзии на место и вышла в коридор. Судя по увиденному, Петр Тихомирович не был человеком рассеянным. Наоборот, аккуратным, педантичным и я бы даже сказала, что с военной выправкой. Уж больно строго все у него было в комнате, почти как в казарме. Читал к тому же, любил поэзию. Мало верится, что такой мужчина мог забыть принять нужные таблетки, пошатнуться и случайно выпасть в окно. Да и царапины на подоконнике теперь не давали мне покоя… Что же здесь произошло на самом деле?
Перед тем, как зайти к заведующей, я заглянула еще в одну комнату.
Знакомая по прошлому моему визиту старушка вздрогнула, завидев меня, но продолжала смирно сидеть на кровати. Босые ноги она по-девчоночьи свесила вниз и болтала ими в воздухе. Цветастый ситцевый халат смотрелся на ее фигуре мешком, а платок в этот раз был повязан не на голове, прикрывал шею. Седые волосы бабушка собрала в нетугую косу.
– Бабуля, гостинцы примешь?
Ее странная и даже дикая просьба запала мне в душу, я никак не могла заставить себя перестать об этом думать. Поэтому, собираясь в центр, захватила вкусняшек. Знала же, что зайду, не смогу пройти мимо.
Контейнер с оладушками, термосок с чаем, сдобные булочки, лоток с ягодами, фрукты, овощи, карамельки, несколько консервов… Брала с расчета, чем можно перекусить сейчас, а остальное чтобы не слишком портилось без холодильника.
– Доча… – растроганно прошамкала старушка. – Вот это богатство… И мне все?
– А кому еще? В гости-то к вам пожаловала.
Пока она справлялась со слезами, я быстренько налила ей чаю, открыла контейнер с оладьями, поставила на стол ягоды и карамельки.
– Как тебя зовут-то, доча?
– Аня.
– Нюточка, значит, – беззубо улыбнулась старушка. – Молиться за тебя буду, девочка. Век не забуду, что уважила старую. Свои дети бросили, а чужие помогают.
Она опять промокнула глаза краем платочка.
– Ну что вы, – мне стало неловко. – Не плачьте, не надо. Все ведь хорошо.
– Хорошо, Нюточка. Ты права, а я – Валентина Степановна. Можно просто, баба Валя.
Баба Валя есть в одиночестве наотрез отказалась, выставила две краснобокие в белый горошек чашки, вышло, что чаевничали мы вместе. О личном она не говорила, да я и не расспрашивала. Зачем давить на больное? Видно же, что ранимая старушка очень, слезы близко. Да и здоровье слабое. Вся какая-то серая, осунувшаяся, худая, как тростиночка. Даже в нашу последнюю встречу выглядела получше! А вот о покойном, не удержалась, справки навела.
– Петя, говоришь? Так он мужик славный был, умный, бывший военный, – ударилась она в воспоминания. – Единственный сын его погиб, а невестка вот не так давно сбагрила из дому сюда.
– Болел он, наверное, сильно? – попыталась проверить и официальную версию.
– С чего бы? Тихомирович старик крепкий, про таких говорят, что не в рост, да в корень пошел. Бегал он у нас тут по утрам к речке, все пытался нас приобщить к спорту, ягоды собирал, по осени за грибами ходил, рыбу удил… – она замолчала на полуслове, словно испугалась того, что уже рассказала.
– А как же так получилось, что он из окна случайно выпал?
Баба Валя смертельно побледнела, глаза отвела:
– Да как знать, Нюточка, как знать… Горе оно ведь не выбирает, вот и Петю подстерегло.
Мы еще немного поговорили, но ничего толкового про погибшего я больше не узнала. Старушка, словно закрылась, испугалась расспросов, оставалась милой и вежливой, но строго контролировала собственные слова. Вскоре я с ней попрощалась.
Кабинет заведующей был закрыт.
Около сорока минут я бесцельно слонялась коридором, нарвалась на хмурую медсестру Глашу, что сделала мне замечание и прогнала ждать на улице, а не распугивать пациентов. Можно подумать, я кикимора болотная, способная кого напугать!
Спорить не хотелось, все же старики привычны к тишине, я спустилась во двор и присела на лавочку. А там дышала свежим воздухом все та же колоритная дама, которую я приметила еще в свой предыдущий визит. Только сегодня ее наряд был выдержан в васильковых тонах, начиная от балеток и заканчивая крупными серьгами.
– И чего ты здесь шныряешь второй день подряд? – не поворачивая ко мне головы, спросила соседка по лавке. – Что вынюхиваешь?
– Я? – даже растерялась поначалу. – Так свекровь моя почившая деньги центру завещала, вот и прихожу договориться о передаче.
– Это ты Федотычу чесать будешь, а мне правду говори, – дама смерила меня надменным взглядом, даже не по себе стало. – Вчера менты шастали, вынюхивали все тут, и ты, как раз появилась. Журналистка что ли?
– Откуда знаете? – от удивления я едва собственный язык не проглотила.
Она пренебрежительно хмыкнула.
– Перед тобой Варвара Аркадиевна Гаальская, актриса театра и кино с более чем сорокалетним стажем, – гордо задрала подбородок. – Ты думаешь, я за столько лет не научилась вашу братию с закрытыми глазами узнавать и на нюх чуять?
