— Милорд генерал, не нужно тут вот этого! Подснежники начали с убийства барона. А наши-то никого не убили, и даже наоборот, ведут себя очень прилично. Я на каждой площади поставил констеблей — и ни одного свистка не услышал!
Вмешался министр двора:
— Ффсе равно, лучшше разогнать! Я не смотрел на этих бродяжек, но ффсе говорят: они грязные, в лохмотьях и говорят с грубостью. Из таких людей ничто хорошее не выйдет! Если колодец гнилой, то и вода в нем с душком.
Министр финансов предъявил сводки:
— Изволите видеть, сударь, сия вода — не с душком, а с золотым песком. За последнюю неделю мещане погасили пятую часть задолженностей по налогам. Я боялся обратного: с уходом армий лорда-канцлера город обнаглеет и станет платить меньше, как тут приятный сюрприз. Взгляните на цифры!
Министр двора фырчал, как кот, и отталкивал книгу:
— Пффф!..
Мира заинтересовалась, проверила сводки: все верно, уплата налогов возросла.
— Ваше величество не может не видеть: налицо благотворный эффект проповедей.
Только тут в разговор вступила мать Алиса — носительница диадемы и глава агатовского ордена:
— Мы обязаны смотреть вдаль, ваше величество. Нельзя увлечься сиюминутной выгодой и забыть о завтрашнем дне. Эти проповедники не имеют дозволения от Праматеринской Церкви. Стоит ли объяснять опасность положения, которое сложится, если кто угодно станет проповедовать что захочет?
— Святая мать, — ответил шериф, — мы проверили бумаги у этих парней. Они имеют разрешения на проповеди, подписанные епископом Амессином.
— Правою рукой Галларда Альмера, который обвиняется в ереси!
— Но епископ-то Амессин ни в чем не обвиняется. Его-то подпись вполне себе законна.
Забыв о шерифе, мать Алиса обратилась прямиком к владычице:
— Я прошу ваше величество принять предложение генерала и разогнать сборища.
И шут Менсон, все время бывший рядом, навострил уши. Давай-ка, Минерва, вынеси решение!
Размышляя, Мира почесывала жесткую шерстку Брунгильды. Она уже знала от Ворона Короны то, что подтвердил шериф: проповедники действуют с ведома приарха. По этой причине их стоило бы схватить, а их сторонников — разогнать. Но как при Подснежниках, так и теперь Мире не нравилась идея разгона силой. Да и прирост налогов, и убыль мелких преступлений… А впрочем, даже не это главное. «Судить строго, но справедливо, навести порядок твердой рукою» — слова напомнили Мире благословенное время владыки Адриана. Золотые годы порядка и прогресса, крепкая власть, верные и работящие подданные. Проповедники-то на самом деле правы: славно было бы, если б вернулись те годы.
— Мы не станем разгонять толпы, — постановила Минерва. — У проповедников есть законное разрешение за подписью епископа. Есть и священное право, выраженное заповедью: «Позволь иному быть». Прядок в городе не нарушается, а только усиливается. Не вижу причин для применения силы.
— Ваше величество, — нахмурилась мать Алиса, — капитул ведет священную войну против еретиков и бывшего приарха Альмера. Мать Корделия и лорд-канцлер Ориджин рискуют жизнью на полях сражений!
— Я всей душою верю в их скорую победу. Еретики с Перстами будут схвачены, доставлены в столицу и публично казнены. Их судьба послужит уроком всем, кто замышляет недоброе. Но мирная и законная проповедь — не повод для гонений.
Мать Алиса не стала спорить — вероятно, не ощущала за собою всей силы капитула. Мира знала: архиматерь Эллина совсем погрузилась в сумрак, а мать Корделия отбыла в Альмеру, так что капитул, по сути, остался без головы.
Шериф и министр финансов поблагодарили владычицу за верное решение, и все разошлись — кроме дежурных гвардейцев и шута. Менсон приложил ухо к двери, дождался, пока утихнут министерские шаги, и заявил напрямик:
— Если нет ума, собачка не поможет. Хоть гладь, хоть не гладь — в голове не прибавится.
— Ум-то зачем? — Огрызнулась Мира. — Сами сказали: решать надо сердцем!
— Так и сердца не слышу! Где оно? Сееерр-рце!
Менсон нагнулся, чтобы послушать: бьется ли что-то в груди Минервы? Понял, что при этой процедуре ухо его ляжет в совсем неподобающее место. Отдернулся, махнул рукой:
— Решай как знаешь. Дело твое.
Он намылился уходить, и Мира спросила:
— Что вам не нравится? Чем плохо мое решение?
— Ничем.
— Правда?
— Пррравда. Ничем не плохо, ничем не хорошо. Никакое оно. Все равно, что монетку подбросить.
— Что бы вы сделали на моем месте?
Менсон снял с головы колпак и зачем-то потряс перед Мирой.
— Я бы перво-наперво решил для себя главное. Хочу или нет?
— Что — хотите?
— Хочу? Или не хочу? Я-то хотел. А ты?
* * *
Еретики в Надежде лишили Бекку Литленд всякого покоя. Третий день она ходила сама не своя, слушала рассеяно, отвечала невпопад, не улыбалась ни одной шутке. Мира вызвала ее на разговор.
— Пожалуйста, расскажи еще раз, чем так плох союз Морана с еретиками?
На этот вопрос Бекка дала ответ быстрый и точный:
— Непобедимостью.
— Пояснишь?
— Шаваны не любят нести потери. Их главная сила — легкая конница, а главная тактика — налететь, обстрелять и отскочить, не получив ответного удара. Имперскую армию спасают от этого прочные доспехи, а также стрелки с длинными луками — они бьют дальше, чем луки шаванов. А теперь вообрази степную конницу с Перстами Вильгельма.
— Персты бьют дальше длинных луков и прожигают доспехи.
— Да. Атаку легкой кавалерии шаванов станет нечем отразить. Они пройдут по центральным землям и выкосят все организованные армии. Потом…
Бекка просто отвела глаза.
— Почему ты думаешь, что Моран поладит с Паулем?
— Он ушел из-под Мелоранжа не солоно хлебавши, не получив ни меня, ни город. Моран жаждет реванша, и, что хуже, жаждут всадники орды. Дай им такое оружие, как Персты, — они ринутся в бой без никаких сомнений.
— И ты думаешь, что можешь это предотвратить?
— Не знаю. Без конца спрашиваю себя, и не нахожу ответа. Я не стала слушать Морана в Мелоранже. Вряд ли теперь он услышит меня. Но шанс-то есть…
Никогда Мира не видела Бекку настолько подавленной. Она принялась утешать:
— Ты не обязана ничего делать. Это вовсе не твоя забота. Есть Ориджин и Церковь Праматерей, они же клялись победить еретиков — пусть и стараются.
— Да, ты права, — ответила Бекка с большой печалью.
— Если меня изберут императрицей, я придумаю, как быть с ордой. А иначе — пускай думает умник, который наденет корону. Не вижу причин упрощать ему жизнь.
