— Вот, для начала, огромный загнивающий дворец — онпостепенно высасывает из тебя все твое состояние своими бесчисленнымикомнатами, крошащимися стенами, гниющим фундаментом, который, как гигантскаяморская губка, всасывает все, что ты даешь, и все время требует большего,становясь в конце концов символом самой республики. А великое правительствокаждый день твоей жизни призывает тебя в государственную канцелярию, где тыдолжен кланяться, улыбаться, торговаться, лгать, просить и председательствоватьво время всей этой бесконечной, нескончаемой разноголосой болтовни, котораясоставляет суть повседневной деятельности этого гордого города, лишенноговласти, не имеющего ни судьбы, ни будущего! Шпионы и инквизиторы, ритуалы итрадиции, помпа и напыщенность на грани безумия! А к тому же ради каждогонового спектакля, зрелища, праздника, юбилея, торжества или экстравагантногопредставления к тебе лезут и лезут в карман!
А что же после всего этого, когда ты в конце концовосвобождаешься от тяжелых одежд и необходимости нести всякий вздор? Вотнаконец, с натертыми ногами и болящими от вечного притворства мышцами лица, тысвободен и можешь в сотый раз спустить деньги на Ридотто или переспать с той жесамой куртизанкой, или с той же самой девчушкой из таверны, или с чьей-тоневерной женой, с которой уже семь раз переругался только на прошлой неделе...Но шпионы государства вечно шныряют под носом, а твои враги только и знают, чтоосуждать тебя и разбирать твое поведение, и когда ты понимаешь, как устал отвсего этого, как тебе все это осточертело и как ты от всего этого буквальнозадыхаешься, ты оглядываешься вокруг, смотришь по сторонам, окидываешь взглядомэтот узенький остров от одного конца до другого и понимаешь, что на следующийдень все начнется снова!
И ты вернулся домой, чтобы судить меня!
Ты хочешь это вернуть! Ты хочешь получить это вместо оперы,ты хочешь получить это вместо твоей английской красавицы с площади Испании, тыхочешь отказаться от своего голоса, сделавшего тебя богом среди людей,единственным в своем роде, только для того, чтобы вернуться сюда и стать всеголишь одним из тысячи алчных аристократов, дерущихся за одни и те же дорогие иотчаянно скучные государственные должности в этой республике, только чтобыостаться в пределах стен, окружающих ту самую площадь, на которой ты станцевалсегодня для меня свой коварный танец!
Снова тихий смех. У него был собственный импульс, как и услов. Он прорывался, когда хотел, и его нельзя было остановить.
— Забирай этот проклятый смердящий дом! Забирай этопроклятое смердящее правительство! Забирай это все и...
Он внезапно замолк.
Он смотрел прямо перед собой, и на миг ему показалось, чтоего мозг абсолютно пуст и что взрыв энергии, воспламенивший его, теперь иссяк,оставив его слабым и опустошенным.
Его мозг пытался за что-то ухватиться, но он и сам непонимал, за что именно.
Не считая того, что в этом и была нить ко всему. И если быон схватился за эту нить и пошел по ней в глубь лабиринта собственных галлюцинаций,собственного бреда, он бы непременно оказался опять на площади под дождем, втот самый момент, когда над ним парили чайки, а флаги бились на ветру. Онвспомнил ту светлую печаль, такую полную и всеобъемлющую и такую далекую теперьот него, и тот момент, когда появилось какое-то смирение, какая-то надежда икакая-то высокая благодарность за то, что хотя бы на один миг все это обрелосмысл. Если бы только Тонио был мертв, если бы Тонио был наконец похоронен,если бы только... тогда он смог бы дышать.
Карло смотрел на сына. Казалось, уже целую вечность онипровели вместе в этой комнате.
Шипели восковые огарки, и от огня почти ничего уже неосталось, но в комнате по-прежнему было тепло, а голова... Голова простораскалывалась!
Но что-то было не так.
Что-то было совершенно не так. И это «не так» существовало вего голове. Что-то было не так, потому что слова его не были ложью или простоуловкой, болтовней, помогающей выиграть время для того, чтобы его люди успелиприйти. Что-то совсем другое изливалось из него, и это признание обладало силойи сиянием правды, но не могло быть правдой, — не то, что он говорил, а то,что это и была его жизнь.
Лицо Тонио казалось теперь другим. Он словно вмигповзрослел, и на лице его читались глубокие и сложные чувства. Словно у этойсоблазнительницы, у этой чаровницы вдруг пробудилась душа.
Но Карло совсем не волновало, что переживает сейчас Тонио.
Он вглядывался в тот хаос, что царил в голове у него самого.И ужас был рядом, совсем близко, тот ужас, что он почувствовал на площади, итот ужас, что он сам призвал к себе, ужас, свернувшийся у него на языке, какбезмолвный крик!
Он отчаянно пытался что-то объяснить, что-то такое, чтоникогда, никогда не было понято.
Разве он вообще хотел кого-то убивать, кастрировать? Развеон вообще хотел бороться? Он был просто вынужден...
Собственное молчание тяготило его. Его до ужаса угнетало этосостояние покоя! А потом, как будто своим молчанием он не смог предотвратитьэто, Тонио встал со своего места.
Карло не отрывал глаз от его длинных рук, потянувшихся кчерным одеждам — корсету и юбкам, к белому парику с жемчужинками.
И с ужасом увидел, что Тонио бросил все это на кучу тлеющихуглей, потом поковырял угли кочергой, и почерневшая плитка, которой был выложеночаг, осветилась вспыхнувшим пламенем. Пустое пространство внутри париканаполнилось дымом.
Жемчужинки засверкали на свету, а потом парик началсморщиваться, вмиг охваченный крохотными язычками пламени, и стал с трескомсужаться, как рот, защипленный с двух сторон. Черная тафта ярко полыхнула подним.
— Зачем ты сжигаешь все это? — услышал Карлособственный голос. И снова облизал губы. Фляжка была пуста, бокал был пуст...
Никогда прежде не испытывал он ничего подобного. Он понимал,что должен что-то сказать, понимал, что должен начать говорить, должен найтиспособ отсрочить это, чтобы его люди успели его найти... Но не мог стряхнуть ссебя этот ужас.
— Меня заставили, — прошептал он так тихо, чтотолько сам мог себя услышать. — Меня до этого довели! До всего этого! И яполучил все это за такую огромную цену! Но стоило ли это того? Стоилоли? — Он тряс головой, и его слова не предназначались для Тонио. Онговорил это себе самому.
Но Тонио услышал.
В руке у него была кочерга. Ее раскаленный конец светился втемноте. Медленной, кошачьей походкой Тонио приблизился к Карло, держа в рукекочергу.
