и немецкий в школе, Алексей работает торговым агентом в кооперативе, приехать в гости нельзя, но их самих навестить можно. Из «совка» выдачи нет. Это один из первых законов, который приняли коммунисты, когда дорвались до власти, иначе все рабы разбегутся. Разрешили выехать только самым известным представителям науки и искусства, потому что политические издержки из-за их удержания были слишком велики. Судьба остальных никого не интересовала.
Само собой, в моем курятнике, где на восемь девок один я, случился переполох. Теща решительно заявила, что обязательно поедет в Одессу, чтобы повидать среднюю дочь и внуков. Фотографии старших двух, мальчика и девочки, родившихся до революции, ей присылали, а о существовании младшего не догадывалась. Ее не тронут, потому что имеет швейцарский паспорт. И вообще она уже в возрасте, терять ей нечего. После этих слов они все взрыднули, посмотрев с укором на меня — и я понял, что не отвертеться.
— Слетаю на каникулах в Кишинев, отвезу Мэри и посмотрю, чем можно помочь Суконкиным. На обратном пути захвачу Ваню, — пообещал я.
В этом году племянница должна получить диплом врача, а ее младший брат окончить гимназию и приехать учиться в Женевском университете. В итоге всё семейство Антиохиных будет с высшим образованием. Дальше мне придется учить молодую поросль Суконкиных, если сумеют выбраться из Союза советских социалистических республик, как теперь называется Российская империя.
178
Прямого поезда из Кишинева на Одессу теперь нет. Есть румынский из Ясс до Тигины, как сейчас называют Бендеры, и есть советский «Тирасполь-Одесса». Между ними мост через Днестр и шестнадцать километров по степной грунтовой дороге пешком или на извозчике. Румыны пропустили меня без досмотра, только заглянули в паспорт, сличив фото с оригиналом. Зато на советской стороне в каменно-деревянном строении с железной вертушкой в проходе сперва ко мне прицепился пограничник-младший сержант (или как это звание у них сейчас называется⁈), судя по зеленым петлицам с двумя бордовыми треугольниками, с которым я поздоровался на французском языке.
Он долго листал мой паспорт, три раза посмотрев на фото и на меня, после чего спросил сердито:
— Цель приезда?
Я сделал вид, что не понимаю по-русски, дал ему лист бумаги, на котором было отпечатано, что гражданин Швейцарии (имярек) следует в Одессу по приглашению советской стороны для заключения контракта с сахарным заводом на поставку их продукта в свою страну, и просьба оказывать мне всяческое содействие. Поскольку никаких печатей под текстом не было, документом не являлся, но впечатление произвел на малограмотного пограничника.
— Буржуй приперся за нашим сахаром, — сказал он своему коллеге, у которого был всего один бордовый треугольник на петлицах. — Досмотри его хорошенько.
Тот сноровисто обыскал меня, перещупав каждую складку светло-серого костюма из дешевенькой ткани, после чего вывалил всё содержимое моего темно-коричневого кожаного саквояжа на грязный стол без скатерти. Смотреть там особо нечего было: книга Франца Кафки «Голодарь», вышедшая сразу после смерти автора на немецком языке (была перелистана вся), карта Бессарабской и Херсонской губерний царских времен, запасная дешевая белая рубашка с коротким рукавом, трусы, носки, бритвенные принадлежности, кулек с конфетами и печеньем, термос. Крепкий чай из последнего был перелит в алюминиевую кружку. Убедившись, что внутри больше ничего нет, пограничник собрался было вернуть жидкость на место, но я показал жестом, что не надо это делать.
— Брезгует, морда буржуйская! — весело сказал второй пограничник первому.
Я изобразил улыбку и закивал, что развеселило обоих еще больше.
После этого второй затолкал, как попало, мои вещи в саквояж, а первый шлепнул синий штамп в паспорт — звезду с молотом и плугом в центре и словом «Парканы» под ней, от руки написал синими чернилами дату «08.08.1925» и жестом показал «Катись!».
Метрах в ста от пограничного пункта стояли извозчики, которые дружно заорали на русском языке с легким болгарским акцентом:
— Парканы полтинник, Тирасполь рубль!
Я выбрал двухместные дрожки с молодым и на вид резвым коньком, показал извозчику — пожилому длинноусому мужику в черной овечьей папахе и черной кожаной жилетке поверх желтовато-белой рубахи с коротким рукавом — серебряный рубль с гербом СССР и пожеланием пролетариям всех стран соединяться на аверсе и двумя гомосеками, которые куда-то шли в обнимку, на реверсе, сказал:
— Тираспол, бистро-бистро, — и продемонстрировал еще и двадцатикопеечную серебряную монету, на которой сладкая парочка не поместилась.
— Да, быстро-быстро! — согласился болгарин и, действительно, погнал сперва от души, а затем постепенно перешел на легкую трусцу.
На поезд «Тирасполь-Одесса» мы успели, поэтому извозчик получил заветный двугривенный сверх запрошенной платы. Вагоны все были одного класса — с жесткими деревянными скамьями, по одну сторону по ходу поезда, по другую наоборот. Пассажиров было много и все с баулами, узлами, корзинами, клетками, в которых везли фрукты-овощи и кур, уток, гусей и кроликов на продажу. Мужики курили, бабы гомонили без умолка, птицы кудахтали, крякали, гоготали — в общем, все прелести советской железной дороги. Ехать было всего три часа, потерплю. Я сел на первую скамью по ходу поезда рядом с открытым окном и начал читать книгу на немецком без словаря. Так интереснее учить язык. К тому же, быстро читать Кафку опасно, потому что слишком глубоко погружаешься в немецкое нутро, тревожишь злых древнегерманских духов. Наверное, поэтому многие произведения (или камлания⁈) остались незаконченными. Попутчики заглядывали в книгу, замечали латинский шрифт и теряли ко мне интерес.
Кто-то из них, видимо, что-то шепнул мусору в черной фуражке с красным околышком и черной форме, потому что тот рванул ко мне и, стараясь быть грозным, потребовал:
— Гражданин, ваши документики!
— Бонжур, месье! — поздоровался я, показал жестом, что не понимаю его, после чего дал лист бумаги с текстом.
Русские, никогда не бывавшие заграницей, особенно малообразованные, при общении с иностранцами начинают лебезить или грубить и при этом чувствуют себя неловко, из-за чего стараются сократить контакт, не потеряв при этом лицо.
Прочитав, он менее строго, явно сдавая назад, задал вопрос:
— Паспорт есть?
— Паспо́рт? — переспросил я, сделав ударение на последнем слоге.
— Да, паспорт, — подтвердил он.
Дал ему полюбоваться своим швейцарским. Фотография там была большая, хорошего качества и, главное, на ней я был очень похож на себя, что случается, по моему мнению, очень редко.
— Ладно, иди, — вернув мне документ, сказал милиционер.
Я с последними пассажирами поезда «Тирасполь-Одесса» зашел в здание вокзала, где остановился перед расписанием поездов, которое стало намного короче. Меня интересовали пригородные. В Каролино-Бугаз ходили два, утром и вечером.
Предполагал, что на привокзальной площади не будет ни одного извозчика, что придется ждать, когда подъедет какой-нибудь, но, к
