и его слова прокладывали мой особый путь, как зарубки на деревьях в дремучем лесу. Постепенно взрослея, я становился воплощением его идей. Сколько себя помню, я всегда дрался, и вся моя жизнь была вечной схваткой с этими мерзавцами и дураками. Папа не обманул меня: их действительно оказалось слишком много, как комаров после дождя, и с такой же комариной настойчивостью они летели и летели, летели и летели на меня со всех сторон, пытаясь жалить, поэтому мне ничего не оставалось, как только нещадно их лупить.
Отец предопределил мою жизнь, и она априори не могла сложиться иначе. Он много работал надо мной как в духовном, так и в физическом плане. Каждый день он плёл из стальных проволочных сухожилий мой характер. Мы много занимались спортом. Я бесконечно набивал кулаки, втыкая их в самодельную «грушу», отрабатывал удары ногами и локтями, но самое главное, что привил мне отец, — это безграничную смелость, граничащую с безумием. Он сам никого не боялся и ни перед кем не гнул спину. Он был человеком совершенно независимым и гордым. Он внушал мне с малых лет: чувство собственного достоинства превыше всего, даже превыше любви и дружбы. Во мне это чувство постепенно гипертрофировалось в чудовищную гордыню и презрение к людям.
Мой отец и на сегодняшний день является для меня самым умным, образованным и незаурядным человеком из всех, кого я знал, — но всё ли правильно он делал в моём воспитании? Не знаю. Бог ему судья. Но я могу сказать с полной уверенностью, что он хотел сделать из меня настоящего мужчину, коим и сам оставался до конца дней своих. Не уверен, что у него это получилось, но его фундаментальный вклад в мою жизнь определяется классической формулой: «благими намерениями вымощена дорога в ад».
И вот, стоя под навесом и перебирая пальцами тёплые струи дождя, я отчётливо понимал, что Вселенское зло невозможно одолеть физически, сколько бы ты не рубил окаянных голов направо и налево, но искоренить его можно в метафизическом смысле, то есть начиная с самом себе. Наверно, в этом и заключается спасение Мира. А может быть, это просто красивые слова, за которыми ничего не стоит.
— Господи! — прошептал я. — Если бы я мог вернуться в тот августовский вечер 1985 года, я бы уже не стал манкировать этим человеком, я бы бежал от него со всех ног. Но прошлое не вернуть, а старые грехи тянут в ад. Что мне делать, Господи? Дилемма разрубила мой мозг пополам. Я никого не хочу убивать, но и простить я тоже не могу. Я совершенно запутался.
И когда я моросил нечто жалкое и невнятное о спасении души, в разговор с Богом вмешался мой отец, — его голос прозвучал совершенно отчётливо в моей голове, словно он стоял у меня за спиной.
— Хватит ссать! — решительно сказал он. — Хватит этих христианских рефлексий! Ты первобытный человек. Ты дикарь. А вокруг всё ещё бегают мамонты. Пойди и возьми одного из них, и хватит болтать всякую чушь! Нет никакой души — есть только материя. Нет никакого Бога — есть только ты, и для этого мира, в котором ты живёшь, ты и есть Бог. Ты всё решаешь. Ты можешь всё!
О, да, это был мой папа — ярый атеист и советский материалист, человек, который всю свою жизнь проработал в мартене. Такие, как он, делали революцию. Такие, как он, в тридцатые годы строили заводы и электростанции. Такие, как он, поворачивали реки вспять. Такие, как он, принесли нам победу в сорок пятом. Такие люди — это соль нашей земли.
После этих слов я замер на мгновение… Потом накинул на голову капюшон ветровки, сунул руки в карманы и уверенным шагом двинулся навстречу своей судьбе. По телу хлестанули косые струи дождя. Я шлёпал по лужам, которые пузырились у меня под ногами, утопая в них по щиколотку, и просто улыбался.
Человек не может изменится в силу того, что его разум озарила какая-то прописная истина. Инерция сознания настолько велика, что иногда человеку требуется целая жизнь, чтобы изменить привычный образ мысли и систему ценностей. В некоторых случаях потребуется эту жизнь до основания разрушить, чтобы на её обломках построить новую.
— Так, а где в этой дыре почтовое отделение? — сказал я вслух и оглянулся по сторонам.
На улицах не было ни души, и это было мне на руку: в таком маленьком городишке любой незнакомец привлекает внимание, к тому же я отдавал себе отчёт в том, что ни к кому нельзя обращаться за помощью, поскольку лишние свидетели не нужны, когда ты идешь убить человека. Погода в этом смысле была просто идеальной: за всё время своего пути я повстречал лишь одну женщину в прозрачном дождевике и опустил голову, спрятав лицо под капюшоном.
Улицу Газовиков я нашёл без чьей-либо помощи, на одной интуиции. Я просто брёл-брёл в полном отрешении, как сомнамбула, и в итоге уткнулся в шлакоблочную стену с табличкой «Газовиков, 4». «Когда дело праведное, и Бог тебе в помощь», — подумал я.
Дом был большой, изогнутый буквой «Г». Вдоль дома — цветочные палисадники и кусты акаций. Пирамидальные тополя шли по краю детской площадки, а за ними просматривалось футбольное поле, частично покрытое травой, с грунтовыми проплешинами. Я огляделся по сторонам: вдоль тротуара было припарковано несколько автомобилей, но темно-синей «девятки» не было. «Неужели таксует в такую погоду? — подумал я, усаживаясь в деревянной беседке. — Буду ждать, пока не околею».
Пребывание в засаде никогда не было для меня мучительным, и я всегда умел ждать, если шкурка стоила выделки. За куском колбасы никогда бы не стал стоять в очереди — терпения не хватило бы, но в душе я прирождённый охотник, которому в радость выслеживать и караулить добычу.
Время шло. По жестяной кровле громко стучал дождь. Иногда меня охватывал страшный озноб, не столько от холода (на улице было довольно тепло и влажно), а сколько от волнения и алкогольной недостаточности. Потаённые уголки мозга просыпались в недоумении и начинали требовать этанол: они рассылали по всему организму тревожные сигналы SOS. Я старался не обращать внимания на потребности организма и был совершенно сосредоточен на цели: не отрываясь следил за угловым подъездом и просматривал практически весь двор, потому что Бурега мог появиться из любой точки и
