— Когда мне доложили о странном визитере, — говорил адмирал Котов, — я приказал командиру крейсера Степанову тщательно осмотреть корабль и его днище. Ничего обнаружено не было. Но история с водолазом появилась в английских газетах. Поднялся шум. Премьер-министр Иден был вынужден давать объяснения в палате общин. Он заявил, что правительство Англии не имеет к этому эпизоду никакого отношения. Словом, оконфузились, — усмехнулся адмирал. — По случаю открытия промышленной выставки в Бирмингеме Никита Сергеевич объявил, что в Советском Союзе впервые была взорвана водородная бомба, которую сбросили с самолета, а в США лишь подорвано устройство.
— А что Черчилль, молчал?
— Англичане говорили, что Черчилль болеет… Поход удался, наши моряки достойно вели себя. И корабли оказались на высоте;
— Бальзам на мою душу, — улыбнулся Николай Герасимович.
Он долго ждал звонка от Булганина, но так и не дождался.
Именно в это время Хрущев «благословил» на слом крупные надводные корабли. Попали под автоген и крейсера типа «Орджоникидзе», находившиеся в стадии достройки. Кузнецов тяжело переживал это, но что он мог сделать?..
Снятие с должности главкома, понижение в воинском звании и увольнение в отставку — все это неотступно держало Николая Герасимовича в напряжении. Но он не был в растерянности. Ему казалось, что рано или поздно, но к нему вернутся слава и почет, какими он был окружен в народе раньше. Но когда это произойдет, он не знал. В одном был уверен: пока у руля страны стоит Хрущев, ему ничего не добиться. Эта острая, как нож, мысль преследовала его неотступно, заставляла вновь и вновь возвращаться в недавнее прошлое. Порой Кузнецов видел себя на корабле в иссиня-голубом море, но этот корабль не мог двигаться, бешеный ветер сносил его к скалистому берегу.
«Нет, мой корабль не разобьется о каменистый берег, — думал он. — Я еще буду сражаться и за себя и за флот!» Он по-прежнему жил только флотом, но теперь флот для него был где-то далеко, и с каждым прожитым днем Кузнецов ощущал в душе горечь, в нем еще настойчивее упорнее билась мысль: неужели все пропало? Ведь 37 лет отдано флоту!.. Однажды к нему пришел его друг и соратник адмирал флота Исаков, и как-то сам по себе разговор зашел о «черных днях» Кузнецова.
— Я не знаю, отчего Хрущев так зол на тебя, Николай Герасимович. Да, ты был с ним в разговоре на Президиуме ЦК горяч и даже резок. Но ты сражался за флот, за него и пострадал. — Иван Степанович помолчал, о чем-то вспоминая. — Знаешь, а я тоже грешник перед тобой…
— Это интересно! — воскликнул Николай Герасимович. — Ну-ка, расскажи!
— Помнишь сорок шестой год, разделение Балтийского флота на два? Сталин предложил, а ты с ним не согласился… Ты возразил, а я воздержался. Ты, должно быть, тогда обиделся на меня?
— Нисколько! — усмехнулся Кузнецов. — Ты не стал возражать вождю, а я с ним не мог согласиться, потому что был главнокомандующим и моя позиция должна была быть бескомпромиссной. — Николай Герасимович выждал паузу. — За это мне потом и досталось… Думаешь, легко я перенес суд так называемой чести, а потом и настоящий суд?
— Другой мог бы и сломаться…
— Верно, мог бы, но я не сломался, хотя в душе все горело. И опять же судьба-злодейка! — воскликнул Кузнецов. — Скажи, кто в пятьдесят первом вернул меня в Москву?
— Сталин.
— Вот-вот, Сталин! — качнул головой Николай Герасимович. — Вот и пойми его. Готов то бросить тебя в тюрьму, то возвести на пьедестал почета. Зная это, я тем не менее всегда шел напролом… Не ради себя, а ради тех, кто попал в опалу. И тебя однажды защитил.
— Это когда? — насторожился Исаков.
— Помнишь август сорок четвертого, когда я издал приказ по случаю твоего дня рождения? Тебе тогда исполнилось пятьдесят.
— Это было двадцать второго августа.
— Так вот, я долго думал, чем тебя поощрить. Подсказал адмирал Алафузов: «Ему тяжело ходить…» Тогда-то я и решил наградить тебя легковой машиной, что и сделал. На другой день меня зачем-то вызвали в Ставку. Решив флотские вопросы, я собрался уходить, но тут ко мне подошел Сталин и спросил: «Вы что же это легковыми машинами одариваете своих адмиралов?» В голосе вождя — металл, в глазах — холод. Ну, думаю, сейчас он мне даст прикурить! Отвечаю спокойно: мол, адмирал Исаков был тяжело ранен на фронте, ему потом отрезали ногу. Ходит на протезе. Инвалид, а как еще трудится для флота!.. Сталин молча выслушал меня, прошелся раз-два вдоль стола, снова подошел ко мне и сказал: «И правильно сделали, что наградили товарища Исакова машиной. Жаль, что хороших адмиралов у нас меньше, чем машин!»
Помолчали. Исаков заметил, что Николай Герасимович о чем-то задумался. Хотел было спросить, но тот сам произнес:
— Ты знаешь, кого я вспомнил? Кожанова Ивана Кузьмича. Он предсказал мне большое будущее…
— Когда тебя в тридцать пятом хвалил Кожанов, я уже был смещен с должности начальника штаба Балтийского флота, — отозвался Исаков.
— Я знаю, после катастрофы с подводной лодкой на учениях. Но ведь твоей вины не было? К тому же, помнится мне, на корабле в это время был нарком Ворошилов. Мне говорил об этом Галлер.
— Лев Михайлович был тогда командующим флотом. И все же меня наказали… Видимо, у Клима Ворошилова, который сместил меня, взыграла совесть, и через два года он вернул меня на Балтику на ту же должность. Ирония судьбы? — усмехнулся Исаков. — Может быть… — И вдруг без всякого перехода предложил: — Ты бы написал в ЦК партии насчет воинского звания? Ведь тебя разжаловали несправедливо!
— Я писал, Иван Степанович, но все осталось по-прежнему…
Свою записку в ЦК партии Кузнецов помнил наизусть: «Я не вижу за собой преступлений, которые позволили бы мне считать правильным лишение меня высокого воинского звания, — писал Николай Герасимович. — По слухам, доходившим до меня, Хрущев, а за ним и военные начальники при всяком удобном случае бросали мне обвинения по следующим вопросам: а) недооценка подводных лодок. Глупость! Стоит посмотреть представленную мною программу судостроения, и там увидите, что количество лодок достаточное и стоят они на первом месте. Атомных подводных лодок там намечалось больше, чем введено в строй сейчас. Строительство этих лодок началось при мне. Я вместе с Малышевым, Завенягиным и другими рассматривал первые проекты их; б) ракетное вооружение флота; Значение ракет было понято еще в мою бытность. В 1955 году я показал Хрущеву выстрел ракеты по щиту и представил проекты решений в этом направлении…»
Прав бывший главком ВМС, и нет оснований ему возразить.
— Атомные лодки у нас могли появиться раньше, чем был построен первый американский подводный атомоход, — заявил Кузнецов, полемизируя со своими недоброжелателями из Минсудпрома. — Но в это дело вмешался Берия, и все работы затормозились.
Кузнецов ответственно относился к тому, что говорил, не играл на публику, не бросал слов на ветер. И эти его слова правдивы. Известный академик А. П. Александров свидетельствует: «На идею создания атомных установок для кораблей еще в 1945 году (в то же институте Капицы мы начали проектировать такой реактор) Берия наложил запрет. Его интересовала только атомная бомба. Жаль, что так было. Ведь мы начали проектировать атомоход раньше, чем американцы «Наутилус»».
