Даже находясь в опале, Кузнецов по-прежнему интересовался, как идет строительство подводных лодок, помогал в этом деле своим коллегам. Как-то заместитель начальника Постоянной комиссии приемки кораблей адмирал Холостяков пришел к нему удрученный.
— Лучше бы вы не назначали меня в декабре сорок четвертого командующим Дунайской военной флотилией, — посетовал он.
— Почему?
— У кого я принимал дела? У Горшкова! С тех пор Сергей Георгиевич меня почему-то не жалует. Сейчас мы с вице-адмиралом Щедриным принимаем от промышленности подводные лодки. Я и Григорий Иванович стараемся как можно больше «обкатать» их в море. С этой целью я предложил главкому Горшкову проверить атомный подводный ракетоносец на полную автономность. Но он не стал рисковать. «Даю вам сорок суток и ни дня больше!» — сказал Горшков. Не с веселыми мыслями уходил я в море на очередную «обкатку» лодки…
Подводным ракетоносцем командовал капитан 2-го ранга Гуляев, на нем и ушел в море адмирал Холостяков. Под водой пробыли 51 сутки. Поход прошел успешно, о чем Холостяков доложил главкому. Горшков выслушал его и коротко изрек:
— Ну что ж, хорошо, когда все хорошо кончается…
Ушел от главкома Холостяков грустный. А через некоторое время ему стало известно, что Горшков собирается уволить его в запас.
— Вот я и пришел к вам, Николай Герасимович, с этой плохой новостью, — смутился Холостяков. — Я хотел бы еще послужить на флоте. Силенки есть… Только за два последних года я пробыл в походах девяносто восемь суток, из них семьдесят три в подводном положении. Я записался на прием к министру обороны маршалу Малиновскому, завтра иду к нему… Боюсь, что он мне откажет. Вы не смогли бы замолвить обо мне словечко? Малиновский вас очень уважает. В сороковом году вы спасли меня от лагерей, может, и сейчас получится…
— Хорошо, я тебе помогу, Георгий Никитич! — заверил адмирала Николай Герасимович.
Вечером, усевшись поудобнее на диване, Николай Герасимович позвонил Родиону Яковлевичу домой. Хотел коротко выразить просьбу, но Малиновский попросил подробно изложить суть «дела» вице-адмирала Холостякова, что Кузнецов и сделал.
— Не по душе он пришелся Горшкову, — сказал Николай Герасимович. — Еще с той поры, как в сорок четвертом Холостяков заменил Горшкова на посту командующего Дунайской военной флотилией. Тогда Холостяков хорошо проявил себя; вы, будучи командующим Вторым Украинским фронтом, хвалили его. Я сам это слышал.
— Помню-помню, Николай Герасимович, — отозвался маршал.
— Горшков хочет уволить его в запас. Зачем? Холостяков — умница, занимается атомными подводными лодками. Недавно вернулся из похода, где на атомной лодке провел под водой пятьдесят одни сутки. Сколько ему? Шестьдесят два… Он родился в девятьсот втором. Как я сам живу? Скучаю по морю и кораблям. А так — терпимо… Спасибо! До свидания!..
И как был взволнован Николай Герасимович, когда министр обороны назначил адмирала Холостякова своим консультантом! Сухопутный военачальник, а флотское дело его сердцу так близко! Как потом говорил Георгий Никитич, он поведал Малиновскому подробности похода атомного ракетоносца, моряки которого во главе с командиром Гуляевым «действовали героически». Эта оценка расходилась с оценкой главкома Горшкова, видимо, и в этот раз он хотел умалить заслуги самого Холостякова, находившегося в походе на этой атомной лодке. Однако министр обороны принял решение представить экипаж корабля к наградам. Капитану 2-го ранга Гуляеву было присвоено высокое звание Героя Советского Союза.
— Николай Герасимович, я не ожидал, что Родион Яковлевич ценит вас так высоко, — сказал Холостяков, когда они встретились. — Он очень жалеет, что не смог убедить Хрущева вернуть вам воинское звание адмирала флота Советского Союза…
— Ладно, не будем об этом, — возразил Кузнецов. — Ты лучше скажи: доволен своей работой?
— У министра обороны? Еще как доволен…
Кузнецову в отставке поначалу было нелегко: где бы он ни был, что бы ни делал, перед ним как живое плескалось море. И будто наяву чудились корабли… Тоска сжимала сердце до боли в груди, и он в такие минуты старался чем-то заняться; решил выучить английский язык, чтобы переводить иностранные книги, имеющие отношение к морю и военному флоту, а французский и немецкий Николай Герасимович изучил еще в Военно-морской академии и свободно владел ими. И вот в эти дни он вдруг обнаружил в себе новое дарование — писать о пережитом. Вскоре читатель увидел его первую книгу — воспоминания участника национально-революционной войны в Испании. Академик Майский, с которым Кузнецов дружил, похвалил его:
— Правдивая и умная книга. Я прочел ее с большим интересом. Ваше перо знает историю. Вы, наверное, еще что-то пишете?
— Хочу выплеснуть на бумагу свою судьбу, — улыбнулся Кузнецов. — Написать о флоте, кем был, что делал, как воевал. Словом, есть о чем рассказать молодежи, да и не только ей…
И он написал о флоте. Рукопись принес в журнал «Октябрь» главному редактору Кочетову, с которым был хорошо знаком. Всеволод Анисимович хорошо узнал флотоводца, еще когда жил в Ленинграде, где росла и ширилась на Балтфлоте слава «строптивого» наркома, а затем и главкома Военно-морского флота. Знал Кочетов и об опале Кузнецова в ЦК партии, но это его ничуть не смущало.
— Я прочел вашу рукопись, — объявил он Кузнецову через две недели. — Ваши мемуары весьма правдивы, я бы даже сказал — остры, и мы будем их печатать. Полагаю, они вызовут у наших читателей большой интерес…
Так появились воспоминания Николая Герасимовича «Перед войной» в трех номерах журнала «Октябрь». (Ранее в этом журнале Кузнецов рассказал о своих встречах с маршалом Блюхером, позже о начальнике Морских Сил Муклевиче.)
— Верочка, — говорил он жене, польщенный успехом, — теперь я своим пером служу родному флоту!.. А книгу «Накануне», что вышла в Воениздате, я должен вручить Кочетову. Заодно спрошу, прочел ли он мою новую рукопись «Годы войны»…
У Кузнецова было хорошее настроение.
— Вы ли, адмирал? — Кочетов поднялся из-за стола — высокий, стройный, с добродушным лицом и веселым взглядом. Он тепло пожал гостю руку. — Давненько к нам не заглядывали. Наверное, были где-то на флоте? Присаживайтесь, Николай Герасимович, и рассказывайте, как дела, что пишете для журнала.
Кузнецов достал из сумки книгу «Накануне» и отдал ее Кочетову.
— Это вам, Всеволод Анисимович, — сказал он. — Если бы вы не напечатали эту вещь в журнале, то не скоро бы она вышла отдельной книгой. Я еще не забыл, что против ее публикации был главком ВМФ Горшков. До войны я спас его от расправы вождя, а теперь Сергей Георгиевич закусил удила, ему и сам черт не брат.
— Тогда вы поступили по-джентльменски. — Кочетов полистал книгу. — Хорошо издана. Поздравляю вас, Николай Герасимович!
— Этой книге я отдал немало сил, — вздохнул Кузнецов.
— Верю, ибо сам был в этой шкуре, — улыбнулся Кочетов. — Вы думаете, мне легко дался роман «Журбины», первое мое большое произведение. Пришлось изрядно попотеть…
