Утром он прибыл на службу, чтобы передать дела адмиралу Горшкову, новому главкому ВМС.
— Ты, Сергей Георгиевич, не новичок на флоте и знаешь, как тяжела ноша главкома, — сказал Николай Герасимович, теперь уже бывший главком. — Мне нелегко было нести эту ношу. Но я нес, старался, чтобы от моих деяний на таком высоком посту выиграл флот. Что-то удалось сделать, что-то не получилось… Что ж, пусть история рассудит, кто и в чем неправ. К тебе я относился по-доброму, иначе не взял бы к себе заместителем. Теперь же хочу, чтобы все у тебя было хорошо…
Пока Кузнецов говорил, Горшков волновался, его лицо то краснело, то покрывалось пятнами. Но лестных слов говорить своему учителю он не стал, хотя был обязан Кузнецову своим спасением в период репрессий. Только и произнес сдержанно:
— За добрые пожелания — спасибо, Николай Герасимович. Я тоже хочу, чтобы у вас все было благополучно.
Мучительно тянулись дни, но маршал Жуков молчал, хотя Кузнецов точно знал, что рапорт о передаче дел Горшкову находится у него. Наконец ему позвонили — прибыть к министру обороны завтра к девяти ноль-ноль!
Маршал Жуков, сидевший за столом, встал, когда в кабинет вошел Кузнецов.
— Плохи дела, моряк! — сказал Жуков каким-то чужим голосом и уже официально объявил: — Вчера, семнадцатого февраля (1956 года), за подписью Ворошилова и Пегова вышел указ о понижении вас в воинском звании до вице-адмирала за крупные недостатки в руководстве Военно-морским флотом. Я издал приказ об увольнении вас в отставку с правом ношения военной формы одежды.
В кабинете повисла напряженная тишина.
— Фактически меня разжаловали. — От волнения у Кузнецова перехватило дыхание. — То, что снят с должности, не оспариваю. Но за что понизили в воинском звании?
— Это не в моей компетенции, Николай Герасимович, — сухо проговорил Жуков. — Если у вас есть вопросы по увольнению в отставку, готов их выслушать.
— Нет вопросов, — холодно отозвался Кузнецов. — Впрочем, есть… Я вдруг вспомнил сорок шестой год, когда вас, в то время главкома сухопутных войск, главный маршал авиации Новиков, арестованный органами госбезопасности, обвинил едва ли не в заговоре против вождя. Сталин тогда собрал в Кремле членов Политбюро и военачальников и потребовал от них высказать о вас свое мнение. Кто ругал вас, кто хвалил, исключая членов Политбюро. Эти дружно терзали вас в угоду вождю. Скажу честно, я остро переживал, когда иные чины лили на вас грязь. Я сердцем чувствовал, что подручные Берии пытками заставили Новикова написать на вас кляузу…
— Я все это помню, — тихо обронил Жуков. — И то, как меня шерстили те, с кем прошел суровую войну, и то, как Сталин отправил меня командовать Одесским военным округом.
А Кузнецов, словно не слыша его, продолжал:
— Я тогда оказался единственным молчальником, не стал выступать, хотя такое поведение вождь мог расценить отрицательно. Поступил я так потому, что не знал существа дела, а обвинять вас со слов других не в моем характере. Некоторое время спустя, когда вы были у меня на даче, то пожали мне руку за мое, как вы выразились, «объективное» поведение. Выходит, тогда вы покривили душой?
— Это к делу не относится. — Жуков потупил взгляд.
— Жаль! Если так, то вопросов у меня больше нет. — И, толкнув дверь, Кузнецов вышел из кабинета.
Во дворе ярко светило солнце, а в глазах Николая Герасимовича было темно, как в трюме корабля. У подъезда он присел на скамью, отдышался, хотя сердце по-прежнему билось рывками. Подумалось: «Да, Жуков ничуть не изменился, хуже того, грубости у него прибавилось, ему уже и черт не брат». Невольно на ум пришел эпизод, когда на Северном флоте случилась авария на корабле и министру обороны Жукову доложили о ней.
— У вас там, Николай Герасимович, нет порядка, а сами вы либерал, не можете взыскать с людей на полную катушку!
Слова Жукова задели Кузнецова за живое, и он заявил:
— Я никогда не допущу, чтобы на флоте действовали драконовские законы, ибо тот, кто так поступает, по сути потворствует беспределу, унижает себя в глазах подчиненных. А я желаю, чтобы люди уважали меня, видели во мне человека, а не дракона!..
У Николая Герасимовича наступила новая жизнь, и хотя теперь он был адмирал-отставник, соратники не забыли его, то и дело обращались к нему по различным флотским вопросам. Вот и в это утро ему позвонил адмирал Головко, недавно назначенный первым заместителем главкома ВМФ, и попросил заскочить к нему «минут на пять».
— Горшков сейчас в отъезде, так что нам никто не помешает.
— Что тебя волнует, Арсений Григорьевич? — спросил Кузнецов, едва вошел к нему в кабинет.
— Душа болит за флот… — И Головко рассказал о том, что намечается резкое сокращение военного флота. — Все это задумал Хрущев. Мы потеряем не один корабль, а те, что стоят на стапелях, будут порезаны на металл. Горшков, как я понял, не решается идти к Никите Сергеевичу. Может, вы переговорите с ним? Полагаю, он прислушается к вашему мнению.
— Вряд ли, Арсений Григорьевич, — возразил Кузнецов. — Кто я теперь для Хрущева? Вице-адмирал в отставке.
— А ваш опыт, знания? — Головко порывисто встал, но тут же снова сел. — Николай Герасимович, флот вас любит, очень любит, и Хрущев об этом знает.
Идти к Хрущеву Кузнецову очень не хотелось. Он решил переговорить с главой советского правительства Булганиным. Тот как раз собирался идти на корабле в Англию с официальным визитом. Булганин принял бывшего главкома сдержанно.
— Не нравится мне твой вид, Николай Герасимович, — заметил он. — Что, все еще болеешь?
— Мне скоро и не выздороветь, Николай Александрович! — усмехнулся Кузнецов. — То и дело бьют по башке…
— Садись, пожалуйста, в кресло и выкладывай, с чем пожаловал.
— Намечается большое сокращение военного флота, а те корабли, что находятся в стадии постройки, будут порезаны на металл. Тяжкая новость. Неужели это правда?
— У кого что болит, тот о том и говорит, — пошутил, улыбаясь, Булганин. — Верно, сокращения намечаются, но резать корабли… Упаси Бог, кто тебе сказал такую чепуху? Никита Сергеевич на это не пойдет!
— И все же я прошу вас вмешаться в это дело, — серьезно произнес Кузнецов. — На душе у меня горечь от этой новости…
— Ну если так, я переговорю с Никитой Сергеевичем. Через два дня мы с ним отправляемся на крейсере «Орджоникидзе» в Англию… Ну а вашу тревогу о военном флоте я разделяю, — перешел Булганин на официальный тон. — Зачем же сокращать флот, если у нас нехватка кораблей и подводных лодок?
— В этом-то и суть дела, — коротко отозвался бывший главком.
— Я переговорю с Хрущевым, — вновь пообещал Булганин. — Вернусь из Англии и позвоню вам.
Визит советских кораблей продолжался с 15 по 30 апреля, и все это время Кузнецов волновался: как покажут себя в походе корабли? Командира крейсера капитана 1-го ранга Степанова он знал как прекрасного офицера-моряка и был уверен, что тот хорошо проявит себя. Ценил Николай Герасимович и командира отряда кораблей контр-адмирала Котова. 18 апреля наши корабли прибыли в Портсмут, на пирсе их встречали официальные лица. А вот то, что жители Портсмута не были допущены в порт, чтобы встретить советских моряков, Кузнецова огорчило. Позже Николаю Герасимовичу стали известны детали визита, о которых ему рассказал Котов. Оказывается, на другой день после прихода наших кораблей в Портсмуту борта крейсера «Орджоникидзе» всплыл водолаз.
