был тогда с лесорубами весь день на деляне. А сейчас лесники не знают свои обходы. Лесник нынче работает сам на себя: орехи, грибы, ягоды, посезонно охота, рыбалка. От государства ему квартира, бесплатно дрова, электрический свет. Когда Гринашко видит молодых, краснощеких бородачей в двадцать лет в красивых фуражках лесоохраны, то открыто смеется, здороваясь с ними: привет, мол, вам, персональные пенсионеры!
Пусть такие не все. Есть добросовестные, старающиеся делами сохранить, приумножить лесные богатства. Но общая-то картина просматривается не в пользу лесного хозяйства.
Лесорубу куда труднее живется, работается. Лесоруб на севере ждет с нетерпением заморозков и боится их пропустить. Как надавит ладом мороз, так лесозаготовитель спешит поскорее проторить дорогу, проморозить ее. Бывали годы, когда осиповцы топорами рубили кочки, крошили глыбы. Вот они эти семьдесят пять километров, где пролито поту немало за пять-то лет. Как осень, так сон долой. Сам Гринашко не спал и мастерам своим всем заказывал. На каждом участке зимника дозором стояли и добивались бесперебойности в вывозке леса. День и ночь по зимнику лес везли, а нефтяники — грузы на промысел.
Напряжение достигло предела, когда осиповцам поручили вести порубки под нефтепровод Кудрино-Парамоновка и под высоковольтную линию. Старались хорошую древесину использовать в дело. Но места по реке Чижапке низкие, трелевать было трудно. Для этих целей Гринашко сколотил быстро вахту в сорок человек. Балков не было, построили на крутинке восемь небольших домиков и один вместительный барак, пекарню, столовую. Нефтепроводчики, лэповцы устроились тут же, и набралось их под две с половиной сотни! Ничего, обходились, жили, работали. Первым секретарем райкома тогда еще был Игнатий Григорьевич Кучеров. Не выпускал он из виду этот участок, сам бывал часто здесь, нередко в поселке и ночевал с вахтами. О Гринашко и говорить нечего. Он был как-то чертовски горд тем, что помогает по мере возможности дать первую нефть с новых месторождений. План с осиповцев при этом никто не снимал. И они выполняли его, ежегодно давали по тридцать тысяч кубов отличного хвойника. Знамена и премии — все было их. Руководство нефтяников хвалило Гринашко:
— Удачное выбрал ты место для лесоучастка. Крепко оно помогло нам и пригодилось для будущего.
Нефть всех связала единым тугим узлом. Через лесоучасток Чижапка пролегла нефтепроводная трасса…
Сейчас, вымеряя шнуром дорогу, Гринашко прикидывал с радостью, как много в будущем им откроется выгоды. Вахты станут работать круглогодично. Придется вести дорогу от Кудрина до главного месторождения. Это почти шестьдесят километров, и леса там подберется, конечно, немало. Предстоит им рубить участок под аэропорт — почти триста гектаров…
— Глухарь на тебя летит! — закричал дед Секлей.
Гринашко увидел птицу, вскинул мгновенно ружье и выстрелил. Птица падала на излете и ударилась гулко почти на дорогу.
— С полем! — сказал, подбегая, Бучельников.
— С похлебкой, — ответил Гринашко. — Все не тушенку жирную есть! У меня желудок плохо ее принимает…
Сергей Данилович надавил пальцем на клюв глухаря.
— Старый. По клюву сразу определишь: окостенел, не продавливается.
— Поупражняем челюсти, — ответил Гринашко. — И собакам погрызть достанется… А где твой Бакулка? Да он убежал! Видишь — боится выстрела.
— Тьфу ты, пропасть ему! — сплюнул Сергей Данилович.
— А ты еще с ним на медведя, поди, хотел! Ну, сват, удивляюсь.
— Сколько крестов уже там у тебя в записнушке? — нахмурился дед Секлей.
— Навалом. Избушка близко. Узнаешь это место?
— Узнаю. Скоро Малый Амелич… Натоптались мы за день-то, пора ноги на нары забрасывать.
— Наперво печку, конечно, и ужин с чайком да сальцом…
Шли еще с час, вымеряли. Темнота выступала из чащи и точно дымком прикрывала дорогу. Серый шел рядом с хозяином, а Бакулка как провалился. Попался навстречу им лесовоз с хлыстами. Погодя обогнал порожняк.
— Ты с расстояния-то видишь мой нос? — спрашивал свата Гринашко.
— Вижу! Он у тебя широкий, ноздрястый!
— Ах, дед Секлей! А твоя носопыра потемками стерлась — не примечаю! А месяц — вон он, медное пузо! Завис и ощерился…
Месяц висел, как литая серьга.
4
Жар костей не ломит, можно разуться, раздеться хоть донага, как угодно душе.
Сергей Данилович нижней рубахи не снял, сидел на широких нарах в чистой, еще не задымленной, не заношенной тельняшке, подчеркивая тем самым свою былую профессию капитана речного флота. На тощем лице его бисерился, поблескивал пот. Гринашко тоже упрел от раскаленной печи, от горячего ужина — плотного, сытного, когда все шло всласть и в охотку. Он полулежал на скрученном спальном мешке, с полотенцем на толстой багровой шее. Могучий торс его подпирался объемным, выпуклым животом, таким же волосатым, как и вся грудь этого крепкого, сильного человека. Лишний вес ему досаждал, но мало: он был ловкий, подвижный, неутомимый в ходьбе по болотам и рямам. Мало встречалось таких, кто пытался бы выспорить у него это преимущество.
Ярко, в полный накал фитиля, горел керосиновый фонарь. «Землемеры» (шутливое замечание о самих себе Ивана Александровича) уже уварили в ведре глухаря, наелись досыта и покормили собак. Серый лежал под навесом у елки, а Бакулка жался снаружи к двери под порогом. Прибежал он к зимовью трясущийся, жалкий, не пес, а «дрожащая тварь», как сказал на него презрительно дед Секлей. Стали подтрунивать и чудить. Иван Александрович достал с полки аптечку, накапал валерьянки на кусочек сахара и дал перепуганной собаке. Бакулка схрумкал и облизнулся, повеселев глазами.
— Все, пошел вон, наркоман валерьяновый! — Гринашко со смехом выгнал его на улицу.
— Ну, подсунул мне знакомый «охотничью» лайку! — говорил, посапывая, Сергей Данилович. — Бакулка! Как есть — чурбан!
Бучельников с краю расположился на нарах и тут же настроился на разговорный лад.
— Это был у нас Косачев, занятная личность. О собаках своих всегда говорил восхитительно, но выносить не мог, когда другие добром вспоминали охотничьих лаек. Послушает, перебьет и начнет что-нибудь в таком духе. У меня, мол, жил пес — всем собакам собака: разговаривал! Идешь с ним по лесу, он пошныряет, побегает, вернется, в колени уткнется
