После деревни-то трудно привыкать к городу.
«Баронесса» принимала самое деятельное участие в каждом шаге своих жильцов и с напряженным вниманием следила за процессом приручения Наташи. Татьяна Ивановна часто чувствовала на себе ее пристальный взгляд и смущалась, точно была в чем-то виновата. Впрочем, теперь было не до психологических анализов. Шли последние недели Великого поста, и «баронесса» раздобыла откуда-то работы. В магазинах и мастерских шла отчаянная спешка, и работу охотно давали на дом. Татьяна Ивановна умела порядочно шить, и это было большим подспорьем. В сутки она могла заработать около рубля, т. е. в сутки настоящей швеи, состоящие из восемнадцати рабочих часов. В маленькой каморке затрещала швейная машинка, точно неугомонный сверчок. Первые дни дались, правда, трудно, а потом Татьяна Ивановна понемногу привыкла и даже полюбила свою работу. Ведь она теперь существует уже своим трудом, ела свой собственный трудовой хлеб, а это придавало и силы и уверенность в самой себе. Ведь когда-то она работала в магазине, правда, очень давно, и старая привычка к тяжелому труду сказалась. За шитьем так хорошо думается. Машинка трещит, тянется бесконечная стежка, а в голове мысли так и бегут, точно по дорожке. Ах, как много этих мыслей и какие тяжелые мысли! Даже дух захватывало, и Татьяна Ивановна только закрывала глаза, точно боялась их увидеть открытыми глазами.
Видела Татьяна Ивановна себя совсем маленькою девочкой. Больной отец-чиновник страшно кашлял, мать убивалась над работой, детей было трое, и все девочки. Старшие сестры учились в гимназии, а маленькая Таня осталась без всякого образования, потому что отец умер как раз в то время, когда ее нужно было отдавать в гимназию. Какое ужасное слово: бедность, в частности – петербургская бедность! Отвратительные каморки, вечные займы, унижение и голодовка. Двенадцати лет Таня очутилась в модном магазине и в течение четырех лет прошла тяжелую школу петербургской швейки. Чего-чего она тут ни насмотрелась и ни натерпелась. Страшно даже вспомнить. Старшие сестры в это время успели выйти замуж в провинции, мать перебивалась какою-то микроскопическою пенсией. Старушка от нужды, непосильной работы и глодавшей ее всю жизнь нужды впала в какое-то детство. Таня бывала у нее иногда по праздникам, и эти побывки были для нее тяжелее всего.
– Для чего я родила тебя девочкой, несчастная? – повторяла старуха, глядя на нее слезившимися глазами. – Ах, если б ты была мальчиком!
– А что бы было, мама?
– Ах, совсем другое, совсем другое!.. Это несчастие родиться в Петербурге девочкой. Ты еще молода, глупа и ничего не понимаешь.
Скоро Таня поняла эту роковую разницу, которая отделяет петербургских девочек от петербургских мальчиков. Ее магазинный курс кончился, и она получила известную самостоятельность. Старшие подруги посвятили ее в то, о чем она знала только по слухам. К ее несчастию, она была красива и вдобавок имела довольно хороший голос. Последнее ее и погубило. В шестнадцать лет Таня очутилась на подмостках довольно скверного загородного театрика, куда поступила хористкой. Здесь о какой-нибудь работе не могло быть и речи. Недавние подруги по мастерской так откровенно завидовали ей, считая ее счастливицей.
Жизнь понеслась бурной волной. Здесь все плыли по течению, не думая о завтрашнем дне. «Что же? Не одна я такая-то», – утешала себя Таня. И действительно она была не одна. В хоре служило до тридцати девушек, получающих такое микроскопическое жалованье, на которое могла существовать разве самая скромная комнатная муха. Приходилось прибегнуть к косвенным доходам, как это делали все другие. Собственно жизнь проходила в каком-то чаду. День спали, а работа начиналась только вечером, когда зажигались электрические фонари. Заканчивалась эта работа отдельными кабинетами, где кутили запоздавшие гости. Деньги швырялись полною горстью, и в голове начинающей хористки перевернулись вверх дном все понятия о жизни, добре и зле. Жили ведь только здесь, а остальные жалко пресмыкались. Окончательно погубило Таню то, что она, благодаря голосу и счастливой наружности, скоро перешла на амплуа солистки и сразу выдвинулась из общей массы. Аплодисменты, вызовы, подарки и всякие знаки внимания благодарной садовой публики окончательно вскружили ей голову. Омут столичного разгула закружил ее с головой. О ней даже печатали в газетах, как о «начинающей звездочке».
Здесь же разыгрался и первый роман, закончившийся очень трагически. Солистка Таня, как ее называли в труппе, влюбилась в режиссера, человека пожилого и некрасивого, но почему-то пользовавшегося большим успехом у садовых женщин. Результатом романа явилась беременность. Режиссер, конечно, бросил ее на произвол судьбы, а сам уехал с новой жертвой куда-то на юг. Осень Таня кое-как протянула, работая в одном из зимних садов, а потом должна была оставить сцену. Первый опыт был слишком жесток, и появление Наташи не дало той радости, которую приносит матери первый ребенок. В отчаянии солистка Таня отдала его в воспитательный дом. Это и была маленькая Наташа.
Странно, что появление ребенка не вызвало материнских чувств. Они были подавлены в зародыше ненавистью к отцу и мыслью о том, что, все равно, с ребенком на руках она не могла бы существовать честным трудом, а тем больше не могла оставаться солисткой Таней. В результате осталась какая-то озлобленность.
Нужно было жить, и жизнь покатилась. Как прошли целых пять лет – Татьяна Ивановна не могла бы ответить, как человек в состоянии угара плохо сознает, что делается с ним. День за днем летели с поразительной быстротой, тем более, что она пользовалась известным успехом, за ней ухаживали, ее имя на афише привлекало публику. Но, несмотря успех, озлобленность ее не оставляла. Она больше никому не доверяла и всех мужчин считала подлецами. О, она слишком хорошо знала их! О девочке, отданной в деревню на воспитание, она вспоминала только тогда, когда появлялась Агафья за подачкой. Раз даже у Татьяны Ивановны являлось желание увидеть ребенка, но оно сейчас же заглохло под давлением сознания, что какая она мать и какими она глазами будет смотреть на это ни в чем неповинное существо? Закончился этот бурный период тем, что Татьяна Ивановна простудилась на одном зимнем пикнике и потеряла голос. Деньги, какие были, ушли на леченье, а затем пришлось круто переменить образ жизни. Именно в этот критический момент Татьяна Ивановна и поступила под крылышко фрау Дранг. У нее оставались еще кое-какие старые знакомства, и она жила на остатки своей недавней популярности, появляясь в модных кабаках в качестве одной из шикарных ces dames.
Оставался один шаг до открытой торговли собой, не прикрытой уже никакою иллюзией, и только тут Татьяна Ивановна опомнилась. В первую минуту она так возненавидела и себя
