мне, дурак… Отчего ты раньше не прихаживал?.. Посмотри в зеркало на свой морда… Каролин Карловна очень жалел дурака. Каролин Карловна все присылал: белье, платье… А девочка не понимайт… Совсем еще глюпый девочка.
– Хорошо, присылайте. Не бойтесь, ничего не заложу… Вы совершенно правы, Каролина Карловна.
Уходя домой, фрау Дранг уже в дверях проговорила:
– А Лоти того… свой генерал по шанцам давал… У Лоти другой генерал… старый-старый генерал… А твой берет первый генерал.
– Подумаю, Каролина Карловна.
– Тебе добра желаю, дурак.
Когда старуха ушла, Татьяна Ивановна долго сидела у окна и улыбалась. Какая это смешная Каролина Карловна!.. А в сущности, если разобрать, так она по-своему совершенно права. Разве честным трудом проживешь? Впрочем, остается в запасе еще «хороший человек»… Девушка опять улыбалась, припоминая матримониальную политику «баронессы». В самом деле, или старый генерал, выгнанный Лоти, или хороший человек «баронессы» – другого выхода нет.
Так Татьяна Ивановна и просидела до самого вечера, когда чухонка Ольга привезла ей посланные фрау Дранг костюмы.
– Ривезла, – объявила она, жадными глазами оглядывая бедную обстановку.
– Спасибо… Кланяйся.
У Татьяны Ивановны даже не было пятнадцати копеек, чтобы дать чухонке на чай. Ну, ничего, и так сойдет… Ольга прошла в кухню и долго о чем-то шепталась с кухаркой. Это таинственное совещание почему-то взволновало Татьяну Ивановну, хотя, в сущности, ей решительно было все равно.
Темнело. Грустные эти петербургские сумерки. В воздухе точно разлита какая-то глухая тоска. Дневной шум медленно замирает. Где-то звонит церковный колокол. Разве сходить помолиться?.. Говорят, делается легче… Но Татьяна Ивановна не чувствовала в себе молитвенного настроения. Она зажгла лампу. Керосину оставалось часа на два, а купить нового не на что. В долг лавочник не дает уже вторую неделю. Впрочем, не все ли равно?.. Выражение лица девушки было спокойное и решительное.
– Наташа, ты хочешь спать?
– Я хочу есть.
– Хорошо.
В запасе оставался кусок ржаного хлеба, две картофелины и крошечный кусочек масла. Это был обед Татьяны Ивановны, но она отказалась от него, чтоб у Наташи был ужин. Девочка все съела, вытерла по-деревенски рот рукой и успокоенно вздохнула.
– Теперь спать, деточка?
– Спать.
Татьяна Ивановна раздела Наташу и уложила в кроватку. Девочка так аппетитно потягивалась под своим одеяльцем. Глаза у нее слипались.
– Ты спи, а я посижу около тебя, деточка… Дай мне свою ручку. Вот так… Тебе хорошо? Ну, спи…
Тихо в комнате. Слышно только, как возится в кухне кухарка, точно крыса в пустом амбаре. Что она могла там делать? Эта возня раздражала Татьяну Ивановну, мешала сосредоточиться на одном, что было сейчас самое главное. Боже мой, как она была глупа!.. Взять хоть сегодня, когда она смеялась над сумасшедшею болтовней фрау Дранг. Ведь старуха выжила совсем из ума и потеряла всякую совесть. А потом, зачем она согласилась, чтоб ей принесли костюмы? Ничего не нужно, решительно ничего… И как легко, когда чувствуешь, что ничего не нужно.
Девочка уже спала. Она была особенно мила в своей постельке. Таких девочек рисуют даже на картинках. Девушка долго всматривалась в это детское личико, которое не ответило ей ни одною улыбкой, ни одним взглядом, и тихо прошептала с горькою улыбкой:
– Нет, не мама…
Да, это был смертный приговор, произнесенный детским языком.
Потом Татьяна Ивановна начала рассматривать присланные фрау Дранг костюмы. Все это было когда-то нужно. А сейчас она не могла смотреть на них без омерзения, потому что опять видела себя разодетой в шелк и бархат, видела тот омут, куда ведут бедных девушек вот такие платья, видела собственный позор. Неужели опять начинать все снова? Эта мысль заставила Татьяну Ивановну похолодеть. Она начинала ненавидеть себя, – ту себя, которая от бедности опять бросается в омут головой. Один голод чего стоит… А потом для Наташи какой дурной пример, какой позор. Если она не могла признать в ней своим детским сердцем родную мать, то, по крайней мере, не должна за нее стыдиться.
Татьяне Ивановне казалось, что она опять куда-то едет, быстро-быстро едет, вернее – летит… В голове шум, перед глазами мелькают телеграфные столбы, за ней кто-то гонится… Нет, это она сама за собой гонится и слышит, как шумят шелковые платья, где-то гудит пьяный опереточный мотив, где-то хохочут охрипшие от пьянства голоса…
На другой день рано утром пришла «баронесса». Она уже слышала о визите maman и явилась проведать приятельницу. Татьяна Ивановна лежала на диване совсем одетая. Голова была закинута, одна рука свесилась на пол. На окне валялся пузырек с остатками какой-то бурой жидкости, Девушка отравилась.
Наташу взяла к себе на воспитание «баронесса».
1894
Примечания
1
Если бы молодость знала, если бы старость могла! (фр.)
2
Я человек, и ничто человеческое мне не чуждо (лат.).
3
Мой стакан невелик, но я пью из своего стакана (фр.).
4
Буквально «имена ненавистны»; т. е. не будем называть имен.
