— А где же он сейчас?
— По дороге сюда его укусила ядовитая змея на острове Лемнос, рана не заживала, и греки оставили его на острове. Но если Агамемнон узнает, что Трою можно одолеть только с помощью стрел Геракла, он прикажет разыскать и привезти Филоктета.
— Ну и что? Чего тебе бояться? Ты лучший лучник из всех!
— Стрелы Геракла — особые стрелы, — пояснил Парис. — Они всегда бьют без промаха и ранят насмерть: Геракл пропитал их ядом гидры. От него кровь закипает, плоть отваливается от костей, а противоядие не известно. Если Филоктет прибудет сюда, беды не миновать…
— Может, его не найдут. Может, он давно умер. Ведь его много лет назад оставили одного на острове.
— Даже если Филоктет умер, греки разыщут лук и стрелы Геракла: кому-то ведь они достались. И пророчество исполнится.
— Неужели великая Троя падет из-за того, что отыщется человек со стрелами Геракла? Троя огромная, а он один!
Парис посмотрел на меня чуть ли не с сожалением.
— Пророчество не сопоставляет мощь Трои и Филоктета. Не в этом дело. Оно говорит только о том, что достаточно, если стрелы и лук Геракла, принадлежащие Филоктету, окажутся возле Трои.
Как я устала от пророчеств, смертей и страха.
Наступила ночь. Парис стоял у окна спиной ко мне и смотрел на звездное небо. Белый хитон с изящными складками мерцал в темноте. Я подбежала к нему, обняла изо всех сил. Он медленно обернулся, сказал с еле заметной улыбкой:
— Ты чуть не задушила меня. Но это сладкая смерть.
Он взял прядь моих волос и пропустил между пальцами, любуясь.
Уже лежа в постели, я думала о том, что видения, посещения богов, их соития со смертными, сколь бы мимолетны ни были, не вызывают сомнений в своей реальности, пока переживаешь их. В результате даже рождаются дети — например, я. Если только матушка имела сверхъестественную любовную связь с лебедем, а не согрешила самым естественным образом с Антенором. Прочь эту мысль! Я должна верить в реальность чудесного, в реальность Трои, в реальность встречи с Афродитой в гроте.
Во множестве историй рассказывается о женщинах, которые вступали в брачные отношения с невидимыми любовниками, призраками, богами. Пусть видение исчезало с наступлением утра. Но в течение ночи оно было реальнее самой реальности. И эта реальность сопровождала женщину до глубокой старости, прочно удерживаясь в дряхлеющей памяти. Когда память слабела, когда мужья и дети исчезали в тумане забвения, воспоминание о божественной близости продолжало жить в сознании.
— Парис! — прошептала я. — Давай еще раз испытаем божественную близость. Возможно, она подарит нам сына. Я не потеряла надежды.
— Я тоже.
Он поцеловал меня.
Парис спал, а я не желала засыпать. Сон в моем положении не имеет никакой цены, а возможность видеть Париса, гладить лицо, слушать дыхание — бесценна.
Стояла неземная тишина: ни пения птиц, ни дуновения ветра за окном. Поздно взошедшая убывающая луна прочертила на полу рисунок окна.
Я лежала в кольце сильных рук Париса и чувствовала себя счастливой и защищенной. Я понимала, что это иллюзия, но в глубине душе мы верим, что объятие любимого делает нас неуязвимыми для зла.
И вдруг пришло ужасное видение. Я сомневалась, что сохранила способность, которой наделила меня священная змея. И вот мои сомнения разрешились, но я предпочла бы утратить эту способность.
Парис лежит мертвый. Он убит стрелой — но кто ее пустил, я не видела.
Я закричала. Парис проснулся.
— Что с тобой? — пробормотал он полусонным голосом. — Тебе приснился плохой сон? Повернись на другой бок, и все пройдет.
Это был не сон, и он не прошел. Картина приобретала все большую отчетливость. Теперь я видела подробности. Парис лежит неподвижно, с побелевшим лицом. Рушатся высокие башни. На улицах Трои резня и кровь. Греки торжествуют победу.
В ужасе я вскочила с постели.
Парис спал. Я снова прилегла рядом с ним. Меня била дрожь, и я боялась разбудить его, но чувствовала неодолимую потребность быть рядом, словно я могла его защитить, укрыть от злого рока. Тщетная надежда.
LXIII
После многих месяцев греки зашевелились, будто медведь в берлоге проснулся после зимней спячки. Наши лазутчики объяснили, в чем дело. Гелен открыл грекам тайну предсказаний оракулов: Трою не захватить без сына Ахилла Неоптолема и без стрел Филоктета. Филоктета разыскали, привезли в греческий лагерь, омыли пресной водой и положили спать. Во время сна врачеватель Махаон очистил рану ножом от омертвевших тканей, залил ее вином, приложил лечебные травы и камень змеевик. Тем временем Одиссей и Диомед отплыли на Скирос за сыном Ахилла и царевны Дейдамии. Думаю, Дейдамия сильно горевала, что была разлучена с Ахиллом так скоро. Молодость плохо переносит разлуку. Она хочет жить, а не предаваться воспоминаниям. Дейдамия отказалась отпустить сына, но Неоптолем, несмотря на юный возраст — ему было всего двенадцать лет, постоянно упражнялся во владении копьем и мечом, в управлении колесницей. Он горел желанием принять участие в Троянской войне и охотно покинул безопасный дворец матери.
Таким образом, греки не сидели сложа руки, а действовали ради исполнения предсказаний оракула.
Филоктет еще не вполне оправился, был слаб и не мог сражаться, но его лечением занимался сам Махаон.
— Ты ведь ранил Махаона! — сказала я Парису.
— Видимо, рана не была смертельной, — мрачно ответил он. — Мои стрелы, в отличие от стрел Геракла, не всегда убивают.
— Эти стрелы Геракла… Не понимаю я все же, как с ними обстоят дела, — говорила я, чтобы отвлечься от ужасной картины: Парис лежит, пронзенный стрелой и бездыханный. — Геракл сам пользовался стрелами. Филоктет получил стрелы от Геракла еще мальчиком. Сколько же их у него осталось? В колчан вмещается не так уж много стрел.
— Возможно, у него есть сосуд с ядом гидры. Он может окунать в него наконечник стрелы и пополнять запас по мере надобности.
— Но в истории ничего не говорится о том, что Геракл собрал яд гидры в сосуд. Он просто окунул стрелы в ее кровь.
— Ах, Елена, ты понимаешь это слишком буквально, — улыбнулся Парис. — Уж ты-то должна знать, что легенды преломляют действительность на свой лад, ведь о тебе самой слагают легенды. Никто наверняка не знает, как поступил Геракл с ядом убитой гидры. Точно так же, как никто не знает, что мы делали на острове Краная.
— Да, никто, кроме нас, — улыбнулась я при этом счастливом воспоминании.
— По крайней мере, пока Филоктет не выздоровеет, нам нечего опасаться стрел Геракла. А когда-то он еще выздоровеет? — подвел итог Парис.
