— Когда мы покидали Спарту, я любовалась не только тем юношей, который был рядом со мной, но и тем мужчиной, которым он со временем станет.
— Но моя мать не верила в меня! Никогда!
— Преданность жены отличается от материнской преданности. Я тебя сама выбрала. Мать не выбирает дитя. К тому же у нее есть другие дети, а муж у меня только один.
— Некоторые до сих пор говорят, что два, — сказал он, то ли соглашаясь с этим мнением, то ли возражая.
— Люди говорят много глупостей. Я предана тебе и только тебе. Тебе пришлось долго ждать дня своего торжества. Но я никогда не сомневалась, что он наступит.
LXII
Словно побитая собака, греки отползли за линию защиты. Равнина обнажилась, и ее простор радовал глаз первозданностью. Ни греческие шатры, ни греческие костры более не оскорбляли нашего зрения.
Троя воспрянула духом. Настроение снова поднялось. Больше не прибывали раненые на носилках, многие стали выздоравливать: лечение оказалось успешным. Пострадавшие участки стены отремонтировали, сделали несколько успешных экспедиций для пополнения запасов.
Приам назначил день для чествования Париса. Проехав верхом по улицам города в своих сияющих доспехах под восторженные крики троянцев, Парис подъехал к храму Афины на вершине Пергама. Войдя в святилище, он посвятил свою победу богине-покровительнице города, Афине Палладе. Я стояла рядом с Парисом, и мне показалось, что богиня взирает на нас ничуть не более благосклонно, чем когда я увидела ее впервые, в пору попыток завоевать расположение Приама и Гекубы. Афина — богиня суровая, своенравная, склонная к быстрой смене мнений. Я, например, не очень верила в то, что она защищает Трою.
Затем последовал традиционный пир и праздник во дворце Приама. На столах давно не было такого богатого угощения. Нам удалось пополнить свои запасы свежей олениной, свининой, сыром, а также прекрасным вином из Фракии. Были даже сласти — фиги и виноград в темном ароматном сиропе.
Деифоб и Гелен улыбались, когда к ним обращались, и мрачнели, когда им казалось, что на них никто не смотрит. Парис превзошел и затмил их. Теперь преемником Гектора должен стать Парис.
Мне доставляло удовольствие дразнить Деифоба. Я невзлюбила его с самого начала: в нем сочетались грубость со злорадством, в его натуре чувствовалось что-то порочное. Мне казалось, самого простого, незначительного дела он не сделает, не попытавшись извлечь выгоды для себя. К тому же он воображал, будто он неотразим и ни одна женщина не способна перед ним устоять. Говорят, уверенность в себе — дар богов. Я думаю, посылая самоуверенность, боги подшучивают над дураком.
В обычной своей манере он обратился ко мне:
— Елена, госпожа моя, твой Парис и впрямь отличился. Он убил героя греков Ахилла. Мы все вздохнули с облегчением. — Желая проиллюстрировать свои слова, он нагнулся ко мне и вздохнул.
— Ты страдаешь недугом, мой господин? — спросила я. — Судя по твоему дыханию, нет ли у тебя сердечной болезни? Надо обратиться к врачевателю.
— Мне всегда трудно дышать, когда я рядом с тобой. — Он похотливо посмотрел на меня. — Держаться на расстоянии от тебя — вот единственное лекарство.
— С удовольствием предложу тебе это лекарство!
Я отвернулась и отошла подальше.
Я не склоняла головы перед ним, но чувствовала, что меня атакуют, хотят взять приступом — как греки стены Трои.
Я поспешила найти Париса: он стоял у прислоненного к стене копья и поглаживал его.
— Все же копье — благороднейшее оружие. Хотя и лук делает свое дело хорошо, — заметил он.
— В последние дни нет нужды ни в том, ни в другом оружии, — кивнул его собеседник. — В этом прелесть мирного времени.
Повсюду горели факелы. Люди расположились вокруг столов, наслаждались угощением. Перед Парисом все расступались, словно перед богом. Даже если ему это не доставляло удовольствия, то я упивалась. Я смаковала каждый предназначенный ему восхищенный взгляд, каждый, пусть неуклюжий, поклон, каждое, пусть нескладное, слово благодарности и никак не могла утолить свой голод. Я так долго ждала этой минуты — чтобы все посмотрели наконец на него моими глазами и увидели человека, которого вижу я.
Теперь наши полководцы уверовали в то, что опасность миновала. Несколько дней спустя Антимах произнес у городских ворот прекрасную речь. Ее суть сводилась к тому, что греки получили смертельный удар, от которого не оправятся. Лазутчики Геланора подтверждали это: они сообщали, что греки пребывают в полной растерянности и готовятся к отплытию. Как только корабли приведут в порядок и отремонтируют, войско вернется в Грецию.
Обнадеженный, Приам послал Гелена для переговоров с греками[27], чтобы обсудить условия окончания войны. Находясь в приподнятом настроении, Приам даже рассчитывал заключить мирный договор между греками и троянцами. Вместо этого греки заключили Гелена под стражу.
Все были потрясены. Праздничное настроение испортилось. Приам согнулся, как от удара мечом: еще один сын в руках греков. Его отчаянию вторила Гекуба и без конца твердила скорбный материнский припев: «Верните мне сына! Верните мне сына!»
Гелен не возвращался. Кассандра оплакивала его, возжигая ароматные сухоцветы и смолы, обращая вопли к небесам.
— Мы с ним связаны неразрывно! — стенала она, и впервые ее безжизненные голубые глаза выражали живое чувство. — Я знаю его душу, его мысли. Попасть в руки греков! Они не отпустят его живым, я вижу! Я вижу все! — И она с плачем упала на грудь Париса, не замечая меня — как всегда.
— А что ты видишь, дорогая сестра? — спросил Парис, ласково сжимая ее руки.
— Я не смею произнести, — бормотала она и, чтобы отогнать ужасное видение, трясла головой с такой силой, что рыжие волосы змеями рассыпались по плечам. — Он предаст нас.
— Что? Каким образом? — воскликнул Парис.
— Он один, не считая меня, знает все предсказания оракула для Трои — и те, которые еще не исполнились, — сказала она глухим голосом, так что я с трудом расслышала.
Вечером у себя в комнате мы с Парисом обсуждали, смогут ли греки исполнить оставшиеся предсказания оракула.
— На сегодня не исполнены три пророчества, — говорил Парис. — Время их исполнения оракул не ограничивает. Сейчас наибольшую опасность представляют стрелы Геракла.
— Насколько я знаю, лук и стрелы Геракла находятся у Филоктета.
— Да, их получил Филоктет. Геракл надел пропитанный ядом кентавра Несса хитон, который прирос к его телу. Он страдал от нестерпимых мучений. Тогда Геракл приказал сложить погребальный костер и сжечь его. Он взобрался на громадную поленницу, но никто из друзей не решался ее поджечь. Тогда проходивший мимо пастух велел своему сыну Филоктету исполнить приказ героя. Геракл завещал мальчику свой лук, колчан и стрелы. Так Филоктет получил стрелы Геракла. Он вырос и стал знатным лучником.
