другом берегу Родион развёл костёр и поставил котелок на огонь.
— Лиза чаю хочет? — с улыбкой спросил он.
— Лиза и поесть не откажется, — заявила она и достала свёрток с продуктами, специально приготовленный для этого.
— Устала?
— Немножко устала.
— Отдохни, сейчас перекусим, я штаны подсушу, и пойдём дальше, к вечеру до реки дойдём. Уже немного осталось.
— Сколько?
— Столько же, сколь и прошли.
— Это много.
— Здесь идти будет легче: дальше есть большие поляны, по краю трава маленькая и валёжника нету, только запинаться будешь о грибы. Грибов там — тьма.
— Мы их собирать будем?
— Можно для супа взять, а больше и не стоит — пропадут. Да и зачем отсюда тащить, если около деревни их хватает.
Река открылась внезапно. Путники шли по склону небольшого распадка, лес вдруг расступился, и во всей красе предстала живая голубоватая лента с серыми вкраплениями на перекатах. Река вырывалась из скал и выплёскивалась на небольшую равнину, шумела, искрилась, шелестела. На перекатах играла рыба, выпрыгивая из воды, выхватывая на лету неосторожных паутов. Путники присели на поваленную сосну и стали смотреть на это чудо, редко кем нарушаемое.
— Тихо, не дёргайся, — прошептал Родион. — Медленно поверни голову вправо, смотри. Кто там, на той стороне у тальников.
Там по колено в воде стояла лосиха с небольшим телёнком: то ли зашли попить, то ли прятались от гнуса.
— Не боятся.
— Они не видят, хотя, возможно, их здесь никто ещё не пугал.
Лосиха подняла морду, повела носом, осмотрелась и медленно пошла
на берег, лосёнок поплёлся за ней.
Пошли, присмотрим место, где будем ночевать. Вскоре горел небольшой костёр, кипятился чай. Лиза сидела у костра и отдыхала: не привыкла ходить пешком на такие расстояния. Ныли ноги, побаливала спина.
— Лиза, уху будешь варить? Если будешь, я сейчас рыбы наловлю немного, или запасами обойдёмся?
— Давай не будем сегодня варить — что-то ноги не слушаются.
— Тогда отдыхай, успеем ещё и ухи испробовать. Нам надо сил набираться: завтра пойдём вверх по реке, придётся и по сопкам ходить.
Лиза благодарно кивнула. Балаган ставить не стали — дождя не ожидалось. Одну ночь можно было и так переночевать. Родион нарубил лапника, настелил его рядом с костром прямо на галечник, чтобы мошка несильно донимала. Ночь была тёплая и тихая. Рано утром, проснувшись, позавтракали и сразу же отправились в путь.
До нужного места дошли только к концу третьего дня, там увидели старенький шалаш, который Родион делал много лет назад, когда был здесь в последний раз. Лапник засох, хвоя осыпалась, остались только бодылья. Подновить жилище не составило труда: вскоре весело потрескивал костёр, в котле варилась рыба. Лиза немного привыкла к походу и теперь не сидела возле костра, а готовила еду. Вечера у костра были вообще чудом: огонь, выстреливающий искорками в разные стороны, шум реки, рядом любимый человек — всё, что надо человеку для счастья.
Ещё пару дней Лиза командовала на таборе: её муж обошёл всё вокруг и понял, что, кроме зимовья, здесь ставить ничего не стоит — земли даже для огорода нету. Вокруг на несколько километров распадки и сопки, да валёжника кругом столько, что и ходить невозможно. А для зимовья место хорошее: высокий берег, небольшая поляна, за которой сплошной стеной стоял лес, старый, с буреломами, совершенно негодный для строительства. Только с одной стороны можно будет набрать молодой сосны для зимовья.
— Завтра пойдём назад, — сказал Родион.
— Посмотрел, что хотел?
— Посмотрел.
— Я бы ещё пожила — здесь хорошо.
— Лето кончается, надо домой — работы много.
Погода заставила задержаться здесь ещё на пару дней. Пошёл проливной дождь. Он не шлёпал по листьям и воде, а просто шумел сплошным гулом, пробивая густые кроны берёз, заваливал траву, наполнял сыростью воздух.
Родион отрубал длинные куски валёжин и складывал их на костёр, они подсыхали на жару и медленно горели, не давая дождю загасить пламя. Только в балагане было сухо и тепло: толстый слой лапника не давал дождю возможности проникнуть внутрь.
Лиза прижалась к мужу и смотрела на огонь, потом неожиданно сказала:
— Родя, у нас маленький будет.
Наступила тишина, только громче стал шипеть и постреливать костёр, да хлюпал дождь.
— Ты не рад? — спросила Лиза и посмотрела на мужа.
Он сидел, улыбаясь и закрыв глаза.
— Хорошо, — вдруг сказал он. — Она будет похожа на тебя. Я сейчас вспомнил, какая ты была хорошенькая маленькая: с бантами и косичками, в длинном платьице и такая серьёзная.
— Почему она?
— Ты же сама сказала, что будут Настенька и Машенька.
— Лучше, конечно, девочки.
— Почему?
— Я бы не смогла пережить, если бы моего сына забрали на войну, как тебя.
— А как же помощник отцу?
— Я всё понимаю, но всё равно боюсь.
Родион обнял жену и прижал руку к животу.
— Ещё нескоро будет, после Пасхи, — засмеялась Лиза.
38
Зима 1920 года началась сильными холодами, и к Рождеству они только усилились. Морозные туманы часто висели днями; всё вокруг покрылось инеем, тяжёлым, ломавшим ветки на деревьях.
Жизнь в деревне замерла. Такое глухозимье становилось настоящей пыткой для мужиков: сидеть дома у бабьего подола да смотреть в окно было невыносимо. Выйдет мужик на часок утром, управится со скотиной — да опять домой. Скотине хорошо в хлевах, тепло, только лошади стоят под навесом, укрытые лишь от ветра попоной; покрытые инеем, они жмутся друг к другу, согреваясь.
Через неделю после Рождества Родион не вынес заточения и стал собираться на охоту:
— Посмотрю сохатых, они сейчас в пихтачах стоят, никуда не уходят, строганинки захотелось.
— Надо тебе, — буркнула Лиза. — Все дома сидят, тебе только не сидится.
Лиза стала немного раздражительная, иногда капризничала, плакала, а потом прижималась к мужу и засыпала. Родион понимал, что так проходит беременность, у некоторых бывает и хуже.
— Лизонька, я ещё засветло приду, мне самому по такому морозу без радости бродить.
— Вот и сиди дома. — Лиза отвернулась от мужа, но потом вдруг сказала: — Родя, ты не слушай меня, просто я вредная.
Она виновато посмотрела мужу в глаза и отвернулась.
— Я пришлю тебе Нюшку — вдвоём веселее будет.
Евсей приболел и не выходил из дому: ещё перед Новым годом он простыл и до сих пор не мог оправиться.
— Чего тебя понесло
