накануне Первой мировой войны жребий указал на него как на исполнителя убийства харьковского губернатора; он не смог отнять чужую жизнь и кончил свою жизнь самоубийством.
Семенов написал Толстому, что Маша умерла “почти в сумасшествии”[409].
Она жила в предчувствии и чаянии смерти. “Хотя смерть и самоубийство испошлились, но они имеют по крайней мере то преимущества, что оканчивают собой ряд жизненных пошлостей”, — написала она[410]. Когда Маша умерла, ее младшая сестра Елена по памяти записала такое ее четверостишие, в котором собеседница-смерть олицетворена поразительно зримо, как-то интимно:
Ты бескровная, высокая,
Ты ходи по пятам за мной.
Выходи по прямой дороге,
Гордо выходи навстречу мне[411].
Смерть и ходила за нею по пятам, пока по прямой дороге не вышла ей навстречу. И сегодня, столетие спустя после ее кончины, душа содрогается от сочувствия ее страданиям и замирает в восхищении перед ее мужеством.
Записки Семенова состоят из трех частей. Вторая часть имеет заглавие “Отказ от войны” и вобрала большой, разнообразный религиозно-нравственно-философский, социально-политический и бытовой материал, искусно организованный вокруг темы отказа от военной службы по убеждению. Третья часть представляет собой поденные записи, общим числом 13, которые Семенов вел последние пять с половиной недель своей жизни и под общим молитвенным заглавием “Во имя Отца и Сына и Св. Духа” включил в свой труд[412]. Он не мог знать, что через несколько часов после совершения последней записи будет убит разбойниками, тем не менее последнюю запись закончил молитвенными словами “Слава Отцу и Сыну и Святому Духу — во веки веков. Аминь”, придав всему тексту своих записок абсолютно законченную форму. Не мог знать, но предчувствовал.
Главная тема третьей части — истребление помещиков, прежде всего семьи Семеновых-Тян-Шанских, озверелыми бандитами в ноябре-декабре 1917 г. Первая же часть оставлена без заглавия. Оно напрашивается. Мы решились дать ей редакторское название <Сестра Маша>. В судьбах Леонида Семенова и Марии Добролюбовой смутное время русской истории преломилось с такой силой, что оба они погибли под его обломками.
Здесь мы подходим к одному трудному месту.
Семенов-Тян-Шанский пишет в “Жажде” (читатель не забыл, что Леонид Семенов там изображен под именем Алексея Нивина?): “Когда Алексей очнулся от первого взрыва тоски и отчаяния, злоба и ненависть к тем, кто, как ему казалось тогда, погубил сестру Машу, с такой силой охватила его, что он не выдержал, поступил в боевую организацию и совершил политическое убийство. Это убийство было так хорошо подготовлено, что никто никогда не подозревал участия в нем Алексея, и он остался на свободе”. Алексей заманил начальника тюрьмы фальшивым любовным письмом на свидание в глухую чащу и там застрелил его.
Трудно поверить, что Семенов, каким он предстает перед нами в своей исповеди “Грешный грешным” и других сочинениях, в воспоминаниях свидетелей его недолгой и такой напряженной жизни, убил человека. Вместе с тем трудно себе представить, что его брат изобразил его двойника в мире романа преступившим заповедь “не убий” ради большей увлекательности.
Как было упомянуто, Семенов признался, что однажды боролся с желанием убить девушку, не уступавшую его вожделениям. М. Семенов-Тян-Шанский в “Жажде” повествует, что Софья, после того что Алексей Нивин ее бросил, томимая “жаждой тела”, пыталась застрелиться. Когда сестра уговаривала Алексея навестить девушку, он в сердцах ответил:
— Оставьте меня в покое! Если одной сумасшедшей, не знающей, что делать, когда кругом так много дела, станет меньше на свете, то всем, в том числе и ей самой, будет легче!
Террористические акты в отместку за гибель и унижения революционеров были широко распространены в той среде, к которой принадлежал Семенов. Самый известный случай такого рода (относящийся к более раннему времени) — покушение Веры Засулич на петербургского градоначальника Трепова в отместку за то, что он приказал высечь незнакомого ей политического заключенного Боголюбова.
По-видимому, брат Михаил знал такие бездны души Леонида, куда не заглядывали другие. Вряд ли когда-нибудь найдется источник, который прольет дополнительный свет на затекст эпизода с убийством из романа “Жажда”. Но он важен во всяком случае как указание на характер тех искушений, с которыми приходилось бороться Семенову.
К этим дням относятся воспоминания Ф. Ф. Зелинского о последнем посещении Семенова. “Одет он был все еще не по-европейски, но имел гораздо более благообразный вид”. Мемуарист заканчивает свой рассказ так:
“По его уходе прислуга говорит мне:
— Какой странный барин... И на барина не похож, а все-таки чувствуешь, что барин.
— Что же вы в нем нашли странного?
— Глаза... Глаза-то какие!
— Какие же именно?
— Как у праведника”.
6. УХОД
“Он бросил все привычки культурной жизни; конечно, совершенно свободно отказался от курения, мясоедения и т. п. Отказался от собственного крова, от белья, бритья; он сделался странником в народе”[413]. Денег не признавал, батрачил за хлеб[414].
После того что Семенов порвал с жизнью дворянской интеллигентской среды, к которой принадлежал по рождению и воспитанию, несколько лет он еще по инерции появлялся в печати. Его вполне символистские стихи помещены в альманахе “Северные цветы ассирийские” на рубеже 1905 и 1906 годов. Публикации за 1906 г., когда Л. Семенов занимался революционной работой среди крестьян, сидел в тюрьмах, пережил суд и смерть М. Добролюбовой, нам неизвестны. В записках М. А. Бекетовой, тетушки Блока, отмечено под 25 декабря 1906 г., что Семенов после тюрьмы стал “очень горд и надменен. Думает, что правы одни социал-демократы и презирает поэтов. Признает только Андрея Белого” (ЛН. Т. 92, кн. 3. С. 620). На протяжении 1907 г. журнал “Трудовой путь” с 1 по 4 и с 6 по 9 номер, на самом видном месте, печатает стихи и прозу Семенова, но это уже совсем новый писатель: он открыто тенденциозен, осуждает социальное неравенство, жестокость и гнет власти, смертную казнь, изображает неправый суд и тюрьму. Он увлекся Марксом, Чернышевским, его книгой “Что делать?”, пишет о ней Блоку с присущей ему страстностью, склонностью к предельным оценкам и поступкам: “По силе мысли и веры она равняется разве что явлению Сократа в древности”[415]. Рассказ “Проклятие” выделил Блок в статье “О реалистах” (“Золотое руно”. 1907. N 6). Без малейшего сомнения Семенову следует атрибутировать рассказ “Городовые” из 9-го номера этого журнала, подписанный инициалом “С”: его текст почти дословно совпадает с одним из центральных эпизодов записок “Грешный грешным”. Отчасти схожая тематика проникает и в стихи. Приводим
