Это наступление замковой сеньории, подчеркнем еще раз, не было явлением повсеместным, даже во Французском королевстве. В Нормандии, во Фландрии замки, по аналогичным причинам, оставались в руках графа и его доверенных лиц, а шателлении — не более чем административными единицами. Однако и в этих регионах, контролируемых сильными князьями, развертывалось строительство замков, пусть и не столь интенсивное, как в других местах. В Англии, завоеванной нормандским герцогом Вильгельмом (Guillaume), победитель диктовал побежденной стране свою волю из своих замков, число которых при его правлении возросло многократно, если к ним присовокупить и замки, построенные его вассалами.
Шатлены и «milites»
Кто же они, эти шатлены и их «milites» (воины), которых милитаризация общества выдвинула на авансцену истории и чьи имена заполняют собой хартии и повествования летописцев? Составляют ли они дворянство? Рыцарство? Вассалитет? Не имея пока возможности ответить на поставленный вопрос, который будет подвергнут детальному анализу в следующей главе, ограничимся общей констатацией вот какого факта: правящая аристократия на уровнях графов и шатленов и еще в большей степени их вассалов и вообще их «вооруженных людей» (зависимость которых может и не быть вассальной) — эта правящая военная аристократия была очень далека от того, чтобы составлять однородный «класс». Сверху донизу «класс» этот был расчленен на рад слоев, различавшихся между собой по степеням престижа, «благородства», могущества, социального статуса.
Во всех землях Империи издревле признавалось благородство по крови, по рождению, по происхождению от знатных родов — древнеримских, галло-римских или германских. Что бы историки ни говорили, но даже во Франции господа княжеств, графств и, в меньшей мере, шателлений — потомки разросшегося клана Каролингов, даже Меровингов или же галло-римских благородных семейств. В средневековой аристократии несомненен, стало быть, элемент преемственности и постоянства. Даже если не соглашаться с К. Ф. Вернером, который выводит вообще все средневековые благородные семьи из древнеримского нобилитета, — то и в этом случае нетрудно обнаружить среди графов и шатленов отпрысков семейств, которые некогда из поколения в поколение посвящали себя военной службе (militia) в древнем значении этого термина, то есть в значении выполнения общественного долга. Позднее семейства эти могли порвать на время со своей традиционной профессией, но все равно, по общему мнению, «благородство», обретенное предками, передавалось вместе с их кровью потомкам.
Какова же природа этого благородства? Примерно до тысячного года понятие благородства основывалось прежде всего на категории родства в широком значении (это то, что немцы называют Sippe — «клан», «родство двоюродных братьев»). В такой концепции родство по женской линии ценилось по меньшей мере так же, как и по мужской. Эта горизонтальная структура аристократии еще не делала ударения на мужском первородстве, предполагала совместное пользование имуществом, множественность наследования и при разделе наследства не подвергала дискриминации женщин, девушек и младших в семье. Это аристократическое общество охотно практиковало эндогамию, что вело к заключению браков между близкими родственниками, и гипергамию, при которой юноша брал в жены девушку из семьи более высокого социального ранга, чем его собственная. В нем особенно почиталась родственная связь между племянником и дядей по материнской линии, что найдет свое отражение в позднейшем рыцарском эпосе, в «песнях деяний» (chansons de geste). Женщина играла видную роль и в нем, и в своей семье, ее социальный и юридический статус был высок (вскоре после тысячного года он не замедлит понизиться).
Многие из шатленов (но далеко не все) были связаны происхождением с этими аристократическими семьями. Связывала их с высокой аристократией, как правило, лишь боковая линия родства, причем довольно часто нелегитимная: то — «благородные бастарды», внебрачные отпрыски «больших семейств». К слову, таких хватает и на графском, и на княжеском уровне, один из бастардов даже стал английским королем. Эта, законная или незаконная, связь с древней аристократией накладывает на поведение части шатленов определенный отпечаток: в выполнении общественного долга они видят одну из главных составляющих своего «благородства».
Впрочем, к тысячному году прежняя концепция «благородства» претерпевает значительные, если не коренные, изменения. Раньше многие из аристократических семейств вели полукочевой образ жизни, неоднократно переходя от одного княжеского двора к другому в поисках должностей, которые соответствовали бы их достоинству. Теперь же, когда в течение полустолетия число замков и крепостей увеличивается в несколько раз, — им есть где «стать на якорь». Делаясь их владельцами, отдаленные потомки древней аристократии увеличивают свое богатство, свою власть, свою независимость, что ведет к утверждению достоинства их «дома», который понимается уже в узком смысле. Чтобы сохранить за ним по наследству honores или хотя бы только сам замок и домен, аристократические семьи берут за обычай отныне женить не всех своих сыновей, а отдавать в этом смысле предпочтение лишь старшему, наследнику большей части семейных владений и имущества и, главное, преемнику своего отца в сеньории. На место прежней горизонтальной структуры аристократической семьи приходит новая — вертикальная и лишь по отцовской линии. Эндогамия, которая к тому же подвергается яростным нападкам Церкви как «инцест», постепенно вытесняется экзогамией, которая менее опасна для целостности семейного домена, так как передача в пределах данной семьи honores обеспечивается закреплением привилегии на получение наследства за старшим сыном, главным продолжателем легитимной семьи. Милитаризация общества и массовое строительство замков (прямое следствие милитаризации) сопровождаются, стало быть, укоренением на местном уровне аристократических семей, которые передают от отца к сыну свой замок, свою власть и свое имя: само появление этого имени как патронима, то есть обозначение семьи по ее отцу-основателю, отражает факт такого укоренения. Дворянские семьи среднего ранга прикрепляют себя с тех пор к земле, обладание которой становится отныне символом их достоинства, и подчеркивают свою военную власть постоянным эскортом из milites.
Такой ценой обеспечивались преемственность и целостность фамильного домена. Цена эта была высока во многих отношениях. Младшие в семье (речь пойдет о тех из них, кто предпочитал не постригаться в монахи), лишенные собственных доменов, жили при дворе своего старшего брата, еще чаще, своего дяди или более отдаленного родственника, «кормились» за столом своего благодетеля и обретались в его доме на положении слуг, что приближало их к положению вассалов или, даже скорее, вооруженной челяди; не имея возможности обзавестись законной женой, они были вынуждены довольствоваться при этих дворах случайными любовными связями, плодили бастардов, в жилах которых «благородная» кровь разбавлялась неблагородной и рисковала быть заглушённой ею вовсе.
Как раз в среде этих «молодых» (juvenes, bachelers) людей («молодых» — в смысле «неженатых»), неустроенных, жаждавших самоутверждения и респектабельности, мечтавших получить и то и другое вместе с рукой богатой наследницы, — именно в этой мутной и вечно бурливой (от несбывающихся надежд) социальной среде, как отмечают G. Duby и E.Köhler, и вызревали первые «рыцарские» идеологии, в которых обездоленные «молодые» бросали вызов своим отцам, родственникам и всем вообще богатым и благоустроенным. Разделяя тягостную зависимость и чаяния и другой части воинства, той, что не могла претендовать на благородное происхождение, «молодые» стремились к независимости, славе, приключениям, они призывали к отказу от ревности и к так называемой «куртуазной любви». Они восхваляли войну — для них выгодную вдвойне, так как она была источником и богатой добычи, и щедрости сеньора. К этой теме нам надлежит еще вернуться.
