Многие сеньории возникли, как это ни странно, из профессии стряпчего, поверенного в делах (лат. advocatus). Дело разъяснится, если принять к сведению следующее обстоятельство: еще в эпоху Каролингов светские князья, выступая в роли покровителей аббатств, брали на себя и такие функции последних, которые были несовместимы с церковными порядками; в X веке эти доходные функции были освоены аристократическими семьями (не всегда княжескими), а в общем итоге эти специфические источники доходов послужили материальной основой для существования десятков графств и виконтств.
Епископства, особенно на севере Франции, приобретают права графств и тем самым преобразуются в епископальные сеньории. Эти церкви (Реймс, Шалон, Туль, Родес и т. д.) и эти монастыри (Корби, Сен-Рикье), окруженные укреплениями и сами превращенные в неприступные твердыни, вербуют, с начала X века, «церковных воинов» (milites ecclesiae) в массовом для своего времени порядке, так что в XI веке их могущество опирается не только и, пожалуй, не столько на их огромные земельные владения, сколько на владение крепостями и военной силой.
Некоторые светские замковые сеньории восходят вот еще к какому источнику. Крупные земельные собственники, естественно, пользовались правами сеньора по отношению к тем, кто получил от них наделы в условное держание за военную службу. И, столь же естественно, не пользовались такими правами относительно тех мелких и средних землевладельцев, чья собственность на землю была безусловна, то есть определялась как «аллод». Но положение менялось, как только кому-нибудь из этих крупных собственников удавалось соорудить, скажем, башню на границе своих владений и получить тем самым право созыва (ban) ополчения (ost), в котором обязаны были принять участие не только его вассалы, но и все свободные и способные носить оружие мужчины, в том числе и те, кто владел аллодом. Для последних этот «кто-то» становился сеньором, не как владелец земли, но как владелец замка — «шатлен». «Земельная» сеньория порождает, таким образом, сеньорию «банальную» (от ban — созыва ополчения) или, иначе говоря, сеньорию замковую, «шателлению». Две формы сеньории взаимно дополняли и укрепляли одна другую.
К доходам с принадлежавшей им земли владельцы замков, «шатлены», добавляли те, что проистекали из узурпированных прерогатив королевской власти, значительная часть которых волей-неволей передавалась графами на уровень «шателлений». Теперь уже не граф, прямой представитель короля, судил крестьян, но — местный сеньор в окружении своих вооруженных вассалов. Судья из такого отправления правосудия извлекал для себя немало выгод: престиж, почтение, страх по отношению к своей персоне; и далеко не на последнем месте стояла прямая материальная выгода от взимания штрафов — именно штрафы становились наиболее распространенной формой наказания за правонарушения и даже преступления.
При помощи своих «вооруженных людей» (это — термин эпохи: «milites armati») шатлен наводил полицейский порядок на территории шателлении и защищал подвластный ему округ от нападений извне. Если внешняя угроза была серьезна, шатлен, как уже говорилось, не мог больше рассчитывать лишь на своих «верных» (вассалов), а был вынужден объявлять «бан» — всеобщий призыв к оружию. В последнем случае он выступал как представитель публичной военной власти на местном уровне — власти, которая опиралась на обычное право, уходящее своими корнями глубоко в прошлое. Большинство положений этого права, восходящего ко всеобщей воинской повинности и ряда связанных с нею других повинностей, общепризнана, но некоторые из них начали было выходить из употребления. Присвоив их себе, шатлен не только настаивал на неукоснительном выполнении соответствующих обязанностей (то, что для него — право, для подвластного ему населения — обязанность), но путем откровенного запугивания значительно расширял первоначальный круг прав (обязанностей). Так, либо возрождается изрядно позабытый, либо вводится новый обычай «ночлега» или «крова» (droit de gite), который позволяет сеньору, делающему со своей свитой объезд владений, остановиться и кормиться за счет хозяев в любом приглянувшемся ему жилище. «Право конных пробегов» (droit de chevauchée), как правило, делегируемое сеньором командирам конных дозоров, возлагало часть расходов, связанных с этим видом военной службы, на деревенских жителей: они должны были кормить остановившихся у них на ночной постой кавалеристов и давать корм их лошадям. Шатлену принадлежало право привлечения крестьян к безвозмездным работам по рытью рва и возведению палисада вокруг замка и по поддержанию того и другого в должном состоянии. Они же привлекались к несению караулов и выполнению ряда иных повинностей, вызываемых потребностями войны.
Шатлен присваивал себе монопольное право на помол зерна, выпечку хлеба, выжимку винограда и маслин; только ему могли принадлежать мельницы, хлебные печи и давильные прессы, за пользование которыми обыватели платили по установленной им таксе. Позднее к этим монополиям добавляется и монополия на эксплуатацию таверн. В перечне этих прав видное место занимали и так называемые «дурные обычаи». «Дурные» — это потому, что они не коренятся в глубине веков, а прививаются, внедряются железной рукой шатлена. Авторство же ярлыка принадлежало, по всей видимости, духовенству, чьи интересы нововведения затрагивали прямо или косвенно и которое, в отличие от своей сельской паствы, имело возможность говорить о них все, что думало, публично, например в воскресных проповедях. Упомянем здесь лишь некоторые из длинного ряда «дурных обычаев»: «талья» («la taille» по-французски звучит, положим, несколько иначе, но здесь я вынужден следовать укоренившейся в русской историографии транскрипции, которая подпадает, как кажется, тоже под категорию «дурных обычаев». — Ф.Н.) — это налог, первоначально оправдываемый насущными потребностями обороны и взимаемый как исключительный лишь в обстановке острого военного кризиса, но с течением времени утративший свой чрезвычайный характер и собираемый в произвольно установленных шатленом размерах: это — «формарьяж», побор с жениха, берущего себе в жены девушку из другой сеньории; это — «мертвая рука», налог на наследство и т. д.
Итак, автономия, добытая князьями и графами в X веке, в следующем столетии дополняется автономией шатленов. Публичная власть в сферах обороны, поддержания внутреннего порядка (полиции) и отправления правосудия выскальзывает из рук графов и сосредоточивается в руках виконтов, шатленов и командующих гарнизонами крепостей (если крепость не успела перейти в формальное владение своего военного начальника).
Феодальная мутация? Замковая революция или замковая эволюция? Когда словарь дошедших до нас письменных текстов, словарь, отражающий политические структуры, юридические понятия, социальные реалии, — когда этот словарь меняется вдруг, легко поверить в то, что мы столкнулись с феноменом революции. В противоположность этому, эволюция проявляет себя лишь мало-помалу, а новая реальность как бы «прорастает» сквозь старые: ее «всходы» на первых порах почти незаметны, но тем не менее это — всходы, которым принадлежит будущее. И они, в первую треть XI века, взошли почти повсеместно. Обитатели замковой сеньории независимо от своего юридического статуса — свободные или сервы, владельцы аллодов или держатели бенефициев — постепенно привыкали к той мысли, что шатлен, их шатлен, с высоты своего донжона днем и ночью вглядывается во все стороны, чтобы своевременно отразить коварно надвигающуюся на них опасность, и тем же недреманным оком следит за ними самими — за каждым их поступком, за каждым шагом. Они свыкались и примирялись с тем, что его «верные» со своих седел окидывают их презрительным взглядом. Они стали считать чем-то самим по себе разумеющимся то обстоятельство, что власть, которая всегда от Бога, осуществляется здесь господами шатленами, которые имеют право судить, командовать, принуждать и наказывать, опираясь на своих воинов (milites). Люди, обученные грамоте, как раз и подтвердили этот переворот в умах своими хартиями и прочими документами.
