Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 60
– Тем более интересен тот единственный случай!
– Это было в конце сороковых. Мы пускали ракеты на полигоне Капустин Яр. Обязательно надо было найти в степи «головку», а потому мы колесили по округе – точность пусков была, как вы понимаете, неважнецкая… Однажды в степи мы потеряли Глушко – он куда-то исчез. Вернулись на базу без него. Слегка, конечно, беспокоились, но надеялись, что утром найдем его. Жили мы тогда в вагонах поезда. Замерзли в тот день сильно – была поздняя осень, а потому собрались в купе у Леонида Воскресенского. Спирт у нас был, так как ракеты тогда на спирте летали. Сидим, выпиваем потихоньку… Вдруг дверь купе распахивается, мы видим Глушко. Хоть он в валенках, но было видно, что сильно промерз. «Налейте!» – сказал он. Воскресенский налил ему немного спирта. «Еще!» – крикнул Глушко. В общем, Леня налил полный стакан, а рядом поставил другой с минеральной водой. Но Глушко махом выпил стакан спирта и, не запивая, ушел… Мы так и замерли от изумления.
– Хорошая сцена для художественного фильма… У вас были дружеские отношения с Глушко?
– Формально я был заместителем и Королева, и Глушко, но по-человечески мы были гораздо ближе с Сергеем Павловичем. Глушко «к себе не подпускал» никого – он держал всех «на дистанции». Внутренний мир принадлежал только ему. Тем, о чем он мечтал и что переживал, он не делился. Королев тоже не был «открытым», я не знаю никого, кто мог бы сказать, что он близкий друг и товарищ Королева. Но с Сергеем Павловичем можно было откровенно говорить и на неслужебные темы, обсуждать личные вопросы – он был человеком менее замкнутым, чем Глушко.
– Вы, конечно, знали, что Королев и Глушко сидели и работали в «Шарашке»? Они вам рассказывали об этом?
– Ни тот, ни другой очень не любили рассказывать об этом периоде своей жизни! Все знали, что они этого не любят, и никто из окружения, насколько мне известно, не приставал с расспросами. Поэтому все, что мне известно о жизни этой «шараги», – из рассказов других, тех, кто там сидел, и из публикаций всевозможных документов.
– И в «Шарашке» они оставались такими же, как были Главными конструкторами?
– По крайней мере, Глушко был таким же элегантным, не допускал никаких скидок на то, где он находится. У него всегда был идеальный порядок. И был такой же замкнутый… Глушко приезжал к нам в Химки под охраной, он работал над двигателями… Нас, вольных, удивило, что заключенный приехал с иголочки одетый, элегантный, а мы такие расхлестанные, без галстуков… Глушко в этом смысле во все времена выгодно от нас отличался… Что же касается Королева, то я почти ничего не знаю о годах его заключения. Пожалуй, только в воспоминаниях Марка Галлая есть эпизод, когда он встретил Сергея Павловича среди заключенных. Он показался ему «потерянным»… Но Королев сначала был в общих лагерях, а потом его затребовал к себе в «Шарашку» Глушко и тем самым спас его.
– Тем более странным было наблюдать их конфликт, когда оба стали Главными конструкторами?!
– В те годы мы считали, что их разногласия мешают развитию ракетной техники. Мы были, конечно, на стороне Королева и считали, что для лунной программы нужны мощные кислородные двигатели. И если бы Глушко согласился, то, на мой взгляд, мы не потерпели бы тех катастроф с нашей лунной программой, которые в конце концов и привели к ее краху. У коллектива Глушко, у его школы был огромный опыт по созданию кислородно-керосиновых двигателей, и в то время этот опыт не был использован. Позднее он создал двигатели для ракеты «Энергия», и они до сих пор не превзойдены в мире! Но во времена лунной гонки таких двигателей не было…
– И история космонавтики стала бы иной?
– Извините за банальность, но история не знает сослагательного наклонения… Ясно, что если бы Глушко создал подобные двигатели лет на двадцать раньше, то мы не потерпели бы фиаско на Луне. Да, обогнать американцев мы не могли – на то были свои причины, но через три-четыре года после полета «Аполлона-11» мы могли бы начать создавать базу на Луне. Может быть, лунная база работала бы и сейчас, как на околоземной орбите станция «Мир». Кстати, создание этой станции – это своеобразные «отходы» лунной гонки, потому что после прекращения той программы мы судорожно искали свой путь в космонавтике – так появилась программа космических станций.
– Почему же Королев после первых блестящих побед в космосе все же оставил боевую тематику? Казалось бы, это было так выгодно вашему КБ?
– Да, в случае прекращения разработок боевых ракет у нас высвобождались конструкторские и производственные мощности для новых космических программ. Если бы Королев смирился с тем, что Янгеля, Челомея и Макеева достаточно для создания боевых ракет, ни Хрущев, ни тем более Устинов, который в декабре 1957 года был назначен заместителем председателя Совета Министров СССР и председателем ВПК, не стали бы нас принуждать к разработке нового поколения межконтинентальных ракет. Однако, создав первую межконтинентальную Р-7 и ее модификацию Р-7А, мы не могли отказаться от азартной гонки по доставке ядерных зарядов в любой конец света. Что произойдет в районе цели, если мы забросим туда настоящий заряд мощностью от полутора до трех мегатонн, никто из нас в те времена особенно не задумывался. Подразумевалось, что этого не случится никогда.
– Вы считаете себя «боевым» конструктором или «космическим»?
– Я эволюционировал: начинал как «боевой», и в этом смысле считаю себя «ястребом», но потом постепенно отходил от боевой тематики вместе с Королевым и всей фирмой, где работал. Так что боевые комплексы стали для меня «историческим прошлым». Но горжусь тем, что участвовал в создании таких ракет, как Р-9, и 8К98, которая много лет была на боевом дежурстве и составляла ядерный щит нашей страны.
– А что вам нравилось в этих ракетах?
– Начиная с «семерки», их огромная мощь. То, что головная часть ракеты может уничтожить целый город, внушает уважение к этому ракетному созданию. Безусловно, это творение человеческого гения. Можно рассуждать, доброго или злого, но это уже проблема философов. Именно они должны определять, кто – Бог или Сатана – руководил людьми, но они сделали такое ракетно-ядерное оружие… То, что ты работаешь над ним, возвышало, рождало, если хотите, «ракетный фетишизм». И все ракетчики, которых я знаю, в какой-то мере заражены им. Они влюблены в ракеты не как в средство, способное уничтожить человечество, а как в нечто одушевленное… И когда мы испытывали ракеты, готовили их к старту, то обращались с ними, как с думающими существами. Укоряли их, мол, «как ты нехорошо поступила, давай попробуем по-другому…».
– Поэтому большую часть времени вы проводили на полигонах?
– Во время отработки ракет полжизни проходило там… И воспоминания, связанные с Сергеем Павловичем Королевым, прежде всего связаны именно с полигоном. Заместитель Королева по испытаниям Леня Воскресенский, прилетая на полигон, любил говорить: «Ну, вот мы и дома!» – и мы всегда с ним соглашались.
4 ноября 1946 года Юру Гагарина приняли в пионеры. Во Дворце пионеров он записался в драмкружок. «Жил так, как жили все советские дети моего возраста», – напишет он в своих воспоминаниях.
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 60
