Тот несколько секунд жевал губами, потом, решившись, поманил за собой.
— Пройдемте. Думаю, знаю того, кто может вам помочь.
Он остановился возле высокой дубовой двери и, приняв почтительную позу, постучал.
— Войдите.
Я отстранил клерка и, оказавшись внутри, увидел быстро поднимающегося с молельного коврика человека.
Он развернулся и слегка опустил подбородок, приветствуя.
— Мир вам! С кем имею честь?
Кастрат остался снаружи.
— Лейтенант полиции Рик Дональд, — представился я.
— Керим Ахмараджи, второй секретарь посольства. Чем могу быть полезен?
— Вы отвечаете за безопасность посольства? — угадал я.
— Я облечен доверием решать вопросы подобного толка, — несколько витиевато ответил Ахмараджи. — Посольству что-то угрожает?
На нем был строгий деловой костюм самого привычного покроя, ничего национального в одежде, никакого арабийского колорита. Да и внешне этот мужчина не отличался от большинства моих сограждан.
— В некоторой степени…
— Речь идет о безопасности сотрудников? — нахмурился он.
— Скорее, о государственном престиже.
Ахмараджи заметно расслабился. Легкая улыбка появилась на его дотоле сосредоточенном лице.
— Безусловно честь страны много значит, но… если в ближайшее время никто не умрет, можем провести беседу в иной обстановке.
Ахмараджи взял в руки колокольчик и позвонил.
На зов появился черный, как вакса, слуга.
— Приготовь нам с господином Дональдом стол: ничего серьезного, — добавил Ахмараджи, видя мое недоумение. — Только фрукты, сладости и освежающие напитки. Вам, мистер Дональд, стоит попробовать наши национальные лакомства. Поверьте, они того стоят.
— Охотно верю, но родину продавать из-за стакана шербета не стану, — ухмыльнулся я.
— А вы попробуйте розовый шербет, и тогда, видит Всемогущий Господь, может, и передумаете, — принял правила игры второй секретарь посольства.
Глава 9
Слуга вкатил в кабинет сервированный столик. Действительно, какие-то восточные сладости, фрукты и кувшины с напитками.
— Вы мой гость. Прошу, — вытянул руку Ахмараджи. — Да хранит нас Всемогущий и Всемилостивейший Господь от всяческих бед и напастей! Да продлит наши дни!
Я вяло пощипал кисть винограда, запив его пиалой с розовой жидкостью. Это, очевидно, и был тот самый знаменитый шербет. Напиток и впрямь оказался вкусным, куда лучше сладкой газировки, которую обычно используют в многочисленных забегаловках и ресторанах средней руки.
— Вижу, вы оценили изумительный вкус и прохладительные свойства этого нектара, — с мягкой улыбкой произнес Ахмараджи.
— Бесподобно, — признал я и потянулся за сочным персиком. — Страна, где умеют готовить такие чудеса, воистину должна быть благословенной.
Меня определенно настраивало на восточный лад и тянуло на долгое витиеватое красноречие. Наверное, так действовала обстановка: все эти ковры, узорчатые окна, мозаика, мягкие пуфики… и прекрасное угощение. Я давно забыл настоящий вкус большинства фруктов. То, что обычно у нас продавалось, словно сделано из картона и соответственно пахло.
— Все было доставлено из садов его султанской милости, — пояснил секретарь посольства. — Только на плодородных почвах Арабии под ярким и ласковым солнцем может произрастать это чудо.
— Вам повезло, — согласился я.
— Да, — кивнул он. — Наше богатство зиждется на нескольких китах. Мы, хвала Всемогущему господу, умеем возделывать землю и рачительно пользоваться всеми ее плодами. Наши мастера создают и другие рукотворные чудеса, а волшебство магов не поддается словесному описанию. Арабия — прекрасная страна, но… далекая от идеала.
— Довольно странно слышать такие речи от сотрудника посольства. Вам по работе положено хвалить свою страну.
— Только глупец способен превозносить достоинства и забывать про недостатки. Глупцов у нас не держат, да продлит бесконечно Всемогущий Господь сверкающие дни султана на благо и радость народу!
Я скучающе посмотрел на стены. Тут, словно в казино, не было часов. Настолько счастливые? Или характерная восточная неспешность?
Ахмараджи уловил мой взгляд.
— Кажется, я вам наскучил. Наш размеренный темп жизни вам не по душе.
— К сожалению, у меня не так много времени, как бы хотелось.
— Время… его всегда не хватает. Мы не ценим его мгновения… Хорошо, надеюсь, мое гостеприимство не вызвало у вас отторжения.
— Что вы?! — даже обиделся я. — Будь моя воля, сутки бы напролет сидел здесь с вами, вкушал яства и пил шербет, но… мы не хозяева себе.
— Только Всемилостивейший Господь вправе властвовать над нами, — молитвенно воздел очи небу собеседник.
— И муниципалитет, — тихо добавил я, но Ахмараджи меня услышал.
Он сказал:
— Я готов перейти к делу и выслушать, что же вас привело в стены посольства.
— Вы замечательно сказали про глупцов. Я искренне надеюсь, так оно и обстоит, хотя не понимаю мотивов, двигавших достопочтенным Али Мугарабом…
— Что такого мог совершить сей муж, чьи заслуги высоко оценены нашим султаном и вашим правительством? — с некоторой усмешкой спросил Ахмараджи.
— Простите меня за невежественность. Я понятия не имею, какие законы царят в Султанате, но у нас за похищение женщины по головке не гладят. Более того, похитителя ждут серьезные неприятности.
— То есть вы считаете, что Али Мугараб похитил некую особу женского пола? — напрягся Ахмараджи.
— В точку. При этом ни о каком взаимном согласии речи не идет. Да, я знаю, у вас существует народный обычай, когда жених крадет невесту. Связь времен, культурные ценности, традиции, которые надо чтить, и все такое, это нормально. Но сейчас не тот случай. Во-первых, у нас так не принято. Во-вторых, у похищенной есть супруг, который так просто этого не оставит. И, скажу вам по секрету, социальный статус супруга достаточно высок для того, чтобы к его словам прислушались.
— И вы представляете интересы обиженного супруга? — подался вперед он.
— Я представляю закон нашей страны, — сурово объявил я.
Ахмараджи забарабанил пальцами по столешнице.
— М-да, задали вы мне задачу…
— Не я, а достопочтимый Али Мугараб. С него спрос, — заметил я.
— Я понимаю. Ситуация не из простых. Вы понимаете, что в иерархии нашей страны визирь Али Мугараб (я уж не буду утомлять вас полным титулом) находится значительно выше меня. Если вы можете представить себе горный пик, то Али Мугараб — это он, а я — камень, лежащий на дне глубокой пропасти.
