— сама большая, сама маленькая, никого нет: ни свекра, ни свекровки, ни деверя, и золовки.
А мать только поддакивает:
— Ну уж тут только и жить, лучше, чем в чужих людях шататься. И в солдаты не возьмут, и в дому никто не помешает.
Вот стали спрашивать, когда за ответом прийти. Мать хотела на недельку срок продлить. А сват до утра срок выжал. Так и решили. Ночью-то и начали меня уламывать — круто да скоро, не подумали да не посоветовались. Мать свата проводила — и ко мне в горенку.
— Чего, — говорит, — раздумываешь, хороший жених сватается.
А я думала, что жениха вытребуют, хоть посмотреть на него: понравится — пойду, а нет — не пойду. Матери и говорю:
— Надо бы нам посмотреть друг дружку-то.
— Он тебя видел где-то, — говорит мать, — да и ты должна знать. Виктора-то Сазонова помнишь? Так брат ему, похожий на Виктора.
А мне как раз Виктор-то и не нравился. Да, главное, корни крепкие пустил в моем сердце Вася. Матери, конечно, я про это побоялась сказать. А она мне отрезала:
— Чего его смотреть, парень не увечный. Человек как человек. Видно; тебе не наскучило шататься по чужим людям, а мне наскучило на тебя смотреть.
Вот я тут и задумалась. Наскучило мне, ой как наскучило! И вот не знаю, не могу я решить свою судьбу. Слёз было! Я не только плакала, а в слезах плавала. А моим слезам веры не было. Брат да мать вздумали да наладили, да направили, так через их слово не переступишь. Все застращивали:
— Будешь дальше шататься — никто сватать не будет, до худого доживешь.
А я худого боялась. Ответа да слова все-таки не давала. Всю ночь мать билась со мной. Только и добилась:
— Не хочу, — говорю, — замуж, что хотите, то и делайте.
Утро наступило, сват пришел, а у нас дело не решено. Спрашивает сват мать, а ей и отказать неохота и со мной договоренности нет.
— Садись, сватушко, — приглашает мать.
— Не до сижанки мне, Дарья Ивановна. Дело не ладится, так торопиться надо.
— Круто да скоро — не споро, — унимает его мать, — садись, потолкуем.
Поломался для виду да сел сват. Вот и стала ему мать сказывать:
— Девка у меня не хочет идти.
Сват пошевелился на стуле.
— Ты, Дарья, не глупая, а по-глупому говоришь. Девичье «нет» — не отказ. Чего девки знают? Я для вас норовил, племяннику невесту нахвалил, и вам по совести так сказываю. Девка она добра, только к рукам прибрать надо.
Мать отвечает:
— Я ведь тоже так говорю. Вся беда, что вот невеста жениха еще не видала и хочет его посмотреть.
— Этого-то еще мало водится, чтобы жених на показ поехал, — отвечает сват.
Побежала мать к брату. И договорились они, чтобы отдать меня без моего согласия.
— Вставай, — говорят, — поди умойся, одумайся, да богу молиться будем.
Я не встаю. Насильно подымать стали. Посадили на койке, с койки на ноги поставили, повели за руки к умывальнику. Да и там я не столько водой лицо умывала, сколько слезами полоскала.
С той поры я будто язык потеряла. Со слёз запухли глаза, с печали закрылись уста. Пошла мать лампадку затепливать. Переодеваться я не согласилась, старое платьишко приодергали да так и к свату вывели.
Молиться стали. Помолились — руку мать свату дала. Брат рознял. Сват стал мою руку просить. А как я буду руку давать, когда она у меня не подымается. Мать учит:
— Мариша, оглядись да не стыдись, дай руку, всегда невесты руку дают.
А я себя невестой не считаю. На стул села и сижу. Сват поглядел-поглядел, стал уговаривать:
— Так будет нехорошо. Ты немножко себя переверни. Молодым в это время всегда бывает тяжело. А ты на возрасте, сама можешь понимать: живешь ты не у матери да не у отца в доме, а тут придешь — будешь мужу жена, дому хозяйка. Счастье ваше я не могу заверить, какое будет, а только на том весь век и свет стоит: молодые женятся да замуж выходят.
И мать успокоил:
— Ну, — говорит, — Дарья, у девок в это время всегда рот завязан, все отводят молчанкой да поклонами. У нас старики прежде говаривали: девка молчит — значит, замуж хочет.
Мать чаю налила. Садит меня со сватом вместе. А я не сажусь, отошла в уголок. Мать платок положила на поднос и сует мне в руки.
— Поди, — говорит, — подойти к столу, поклонись да поднеси платок.
А этот платок — первая приметка от невесты, что она согласна замуж идти. Я не иду.
— Богу, — говорю, — не молилась, руку не давала и платок не дарю.
Рассердилась мать:
— У тебя все не как у добрых людей водится.
Пошла с платком сама, а я ушла в горенку, на кровать пала и опять плачу.
Подарила мать платок. Сват ворчит:
— Ну, Дарья Ивановна, как-никак, а невеста горда.
Стали они чай пить да договариваться, дело на свадьбу уже похоже.
В четверг «приказали», а в воскресенье уж и свадьбу играли. Тут вся моя и гостьба была у родной матери.
Сват уехал, а брат лошадь у отчима взял, запряг, меня на сани посадил и повез ко крестной — на свадьбу звать.
Приехала я к ней в Каменку, а она встречает:
— Что, Мариша, незвана да неждана приехала? Видно, большая нужда загнала?
Брат и стал сказывать:
— Свадьба у нас заводится. Замуж отдавать приказали. Растрясайся, сватья, тебя на свадьбу звать приехали.
Чаю напились, пообедали, опять чаю попили, посидели. Собрались девушки от Василья Петровича, где я раньше жила, и меня, невесту, опевать начали:
Много-много у сыра дуба
Много листья, много паветья…[4]
Всплакнула тут я, рассказала, как отдают меня. И люди посудачили:
— Этак-то кинуть да бросить свое дитя вроде и неловко. Еще не годы засидела, не лавки просидела. Бывает, что и просиживает девка, да этак не делают, чтобы друг дружку не знать да не видать.
А Фелицата, у которой жила моя крестная, знала жениха. Вздохнула она и говорит:
— Была бы я матерью, так, пожалуй, не согласилась бы за такого отдать.
Погостила я день, брат домой увез. Мне подарков надарили: рубаху из тика меленькими полосочками, на платье фланели, шаль, наколку бархатную, а на наколку косынку из тюля, фаншон у нас называется.
10
Домой приехали в пятницу, там пекут-варят, пир готовят. Свадьбу скороделкой делали, так все бегом да кругом, за рукавец да и под венец.
