сидеть в тепле и щёлкать счетами. То-то радость!
Однако сегодня его поминутно дёргали. Кто там ещё? Он не намеревается нынче во дворец! Масса дел! Дайте работать!
Министр был до глубины души удивлён, когда в распахнутую лакеем дверь вступил его коллега Карл Васильевич Нессельроде, которого с лёгкой руки Бенкендорфа, за глаза дразнили Карлик Нос. Действительно, второго такого руля нет ни по эту, ни по ту сторону Невы. А рост! Ему, долговязому, до локтя не дотянется, даже если встанет на цыпочки. А государю вообще в ремень дышит. Тем не менее Нессельроде ценят, к нему прислушиваются. Долголетняя опытность, осведомлённость во всех движениях дворов, в тайных пунктах договоров, в частных, не любому глазу заметных сношениях между кабинетами…
— Прошу, прошу… — Егор Францевич поднялся из-за стола, отчего сразу перестал видеть лицо гостя — только проплешину на затылке, закрытую редкими нафабренными волосками. Жена говорила, что дамы этого не любят, до дрожи отвращения. Поэтому сам Егор Францевич побрился. Опрятность ещё никому не вредила.
— Чем обязан? — хозяин указал на кресло у стола. — Не приказать ли чаю?
— Извольте. — Гость уютно расположился среди кожаных подушек и поджал ноги — чистый турок, только фески не хватает!
— Друг мой, — начал он, когда лакей принёс чашку настоящего китайского, с жасминовыми бутонами и поставил перед ним блюдо желтоватой стамбульской пастилы. — Чудо не чай!
— Иного не держим, — улыбнулся хозяин. — Из верхних веточек, особая цена.
Для него качество товара не всегда определялось запрошенными деньгами. Он норовил выбить что получше, но подешевле. Сам заворачивал кожу для сапог на кулак и терпеливо ждал, когда затрещит. Сам ходил по складам с сукном для мундиров: не залежалое ли, не влажное, не станет ли расползаться у служивых на локтях?
— Чудо, — повторил Карл Васильевич. — Конечно, я к вам по делу. Не стал бы беспокоить в столь важный момент. Поход! Поход! Все министерства ополоумели. Курьеров загоняли. А толку чуть…
За многословием гостя скрывалось желание оглядеться. Карлик лил воду и цепко хватался глазами то за стол, где, очевидно, лежали бумаги, относившиеся только к одному делу, — остальные в тумбе. То за секретер, запертый на ключ. То за лицо самого хозяина, не отмеченное ни красотой, ни пламенным полётом поэтической мысли, но умное, изнурённое цифирью и крайне скептическое: «Думаете, что знаете Россию? А скажите-ка, сколько тюков ржи ежедневно разгружают в Нижнем? А сколько солёной рыбы в год даёт Астрахань? То-то».
— Вот какое дело, — наконец провозгласил Карлик. — Не секрет, что поход дорого встанет казне.
Егор Францевич выжидающе молчал.
— Неужели сведёте концы с концами?
Министр поклонился.
— А трудно?
— К чему сии вопросы? Я даю отчёт его величеству. Более никому.
— Никто и не требует, — заторопился Карлик. — Упаси бог. Я лишь хотел предложить вам способы облегчить ношу.
«Заём. Как он сразу не догадался? О чём ещё может министр иностранных дел говорить с министром финансов? Тем более перед войной».
— И какая же держава хочет на этот раз нас облагодетельствовать? — тонкие губы Канкрина сложились в саркастическую улыбку. — Его величество строжайшим образом распорядился не брать. Искать внутренние резервы.
Карлик похмыкал: известно, какие у нас «внутренние резервы»…
— Не могу взять в толк, сударь, какое дело вашему министерству до хозяйственных расчётов? — сурово повторил Канкрин.
— До хозяйственных никакого, — развёл руками гость. — Но есть и другие. Заём обеспечивает более тесное сотрудничество кабинетов. К тому же необязательно брать официальный кредит у двора. Есть ведь и великие банки, которые вершат политику куда надёжнее королей. Ротшильды, например.
— Так вы выступаете комиссионером? — попытался рассмеяться Канкрин.
— Моя комиссия самая скромная, — сложил ручки на груди собеседник. — И возьму я её не с вас. Ротшильды готовы…
— Ротшильды спят и видят, как бы проникнуть на наш рынок, — оборвал его Егор Францевич. — Оно бы и ничего. Деньги сами себя множат. Но наше хозяйство слабо и ой как не готово для банков. Почему в Британии они к месту, а Австрию после войны вконец разорили? Да потому же, почему Польша буквально высосана процентщиками.
При этих словах Нессельроде как-то странно посмотрел на собеседника.
— Для банков надобно подрасти. Надобен внутренний, свободно обращающийся капитал. Не казна. Даже не помещики, которые сейчас же всё спустят. Хозяева. А их нет. Стало быть, Ротшильды возьмутся нас разорять, а не обогащать.
Нессельроде сделал кислую мину.
— Государь тоже так думает?
— Я постарался убедить его величество. Показать на пальцах…
— Что ж, значит, придётся на пальцах же и разубедить, — Карлик выдержал паузу. — У меня тут есть веские доводы в пользу вашего согласия.
Канкрин скривился. За всю жизнь его никто ни в чём не мог убедить против воли.
— Вы изволили пренебрежительно выразиться о польских процентщиках, — продолжал Нессельроде. — Вам не безынтересно будет узнать собственную родословную.
С этими словами он положил на стол несколько скрученных по-старинному бумаг. Некоторые были намотаны на деревянные палочки.
— Вы помните своего деда?
«Н-нет, — министр уже чувствовал недоброе. — Отец выехал из Риги. Служил во внутренних губерниях. Между ними была ссора. Мы не встречались». Дрожащими пальцами он начал разворачивать документы. Часть из них была написана непонятными буквами, которые стороннему человеку встречаются только на масонских коврах в виде орнаментов.
— Ваш дед был рижским раввином, — заявил Нессельроде. — Отец повздорил с ним, уехал в Россию, выдал себя за немца-лютеранина и начал службу. А мои люди — поверьте, они незаменимы и усердны — раскопали.
Руки у министра финансов затряслись ещё сильнее.
— Что вы… что вы такое говорите?
Судя по родословной росписи, по выпискам из налоговых книг Магистрата, по приложенным описаниям внешности, Карлик сообщал правду. А он ничего не знал! Жил, дослужился до степеней известных, ходил в кирху, женился… Что скажет жена?
Что скажет государь, читалось на лице Нессельроде.
— С министерским креслом придётся проститься, — подытожил Карлик. — Спасибо, если генеральские лампасы со штанов не заставят спарывать.
Но в голове у Канкрина билась только одна мысль: «Дети. Что с ними… что про них…»
— Это низко, — наконец выдавил он из себя. — Вы сами… ваша мать португальская еврейка. Всё знают.
— Португальская баронесса, — поправил Нессельроде. — Она из семьи выкрестов. К тому же я сего никогда не скрывал.
— А я скрывал? — поразился Канкрин. — Я думал…
— То, что вы думали, будет очень интересно узнать императору, — проговорил гость, ставя чашку на край стола. — Если, конечно, мы не придём к соглашению.
Егор Францевич молчал. Карлик терпеливо ждал, не сдвигаясь
