тумане, показались тёмные бесплодные земли – не то большой помертвелый луг, не то пустошь с редкими деревцами; снова пахнуло осенью, прелой листвой, холодом и уставшей землёй.
– Беги, Джек Эйден, – прогрохотал голос, кажется, прямо внутри головы; волшебный рожок продолжал надрываться. – Беги, спасай шкуру! Быстрей! Быстрей!
Сирил Айленд – в одной руке скрипка со смычком, в другой смертоносный арбалет – глядел растерянно, почти испуганно, однако вокруг него ореолом колыхалась тьма.
– Беги, Джек! – звонко крикнул Эйлахан. – Беги, пока лапы несут!
На трибунах заулюкали, захохотали, застучали не то каблуками, не то копытами, не то одобряя, не то осуждая, не то подгоняя. Сердце колотилось всё быстрее; перед глазами плавала золотистая муть; пение рожка двоилось и дробилось, порождая жуткое эхо.
Арбалет в руке у Сирила дрожал.
На языке был призрачный привкус крови.
Джек сорвался с места – и опрометью кинулся в арку.
…звуки и запахи стали острее; цвета померкли; земля мягко пружинила под ногами, откликаясь на каждый шаг.
Он бежал; и бежал.
И бежал.
…ароматы поздней осени дразнили и тревожили чуткий нос; обломанные стебли сухой травы кололи лапы; хвост немного заносило на поворотах, и он сейчас больше мешался, чем помогал.
Джек бежал, куда глаза глядят.
Джек был дома.
Глава 5. БЕЛАЯ КОЗОЧКА
В детстве мир видится огромным, неизведанным и загадочным. Деревья подметают небо, верхушки травы торчат вровень с плечами, глубина лужи сакральна, а ручей в овраге течёт из трансцендентного ниоткуда в непостижимое никуда. Под кроватью, в шкафу и в подполе обитают монстры, и они ужасны, однако смерти – настоящей – пока что нет.
Здесь, в зачарованных землях Эн Ро Гримм, Джек будто бы снова стал ребёнком.
Словно очумелый, он носился по лугам и лесам, взрывал лапами опавшую хвою и податливую сыроватую землю, вспугивал птичьи стаи, перескакивал через речушки, не замочив хвоста. Мир вокруг принимал его с радостью. Шиповник заботливо подбирал шипы, стоило задремать в благоуханных зарослях, где среди пожелтевшей уже листвы мелькали и яркие розовые цветы, и красные ягоды-фонарики; дождь утихал, если не выходило найти нору для ночлега. Джек много охотился, не брезгуя мышами, лягушками и жуками, но больше всего любил выслеживать быстрых, вертлявых кроликов – ох, какое удовольствие было разгадать все хитрости и трюки, нагнать добычу и вонзить зубы в горячую, сладкую плоть! Ловить рыбу ему нравилось тоже, особенно на мелководье, где течение было быстрым и река закипала белой пеной среди камней… Однажды в лунную ночь, стоя на большом плоском камне у берега, Джек, поддавшись странному порыву, склонился к спокойной водной глади. Река отразила молодого рыжего лиса, стройного, подвижного и лукавого. Он не нашёл это ни в малейшей степени удивительным, наоборот, вполне естественным, и уверился, что очень хорош собой; особенно это касалось ушей и хвоста, но белая манишка на груди и чёрные чулки – на задних лапах даже более тёмные, чем на передних – тоже были ничего так.
От удовольствия Джек расфыркался, несколько раз высоко подпрыгнул и, осознав, что на камне ему тесновато, спрыгнул на топкий берег, вскарабкался наверх и стрелой понёсся через луг.
Ночь пахла упоительно.
Октябрь, для человека мрачный, холодный и бесприютный, ему казался мягким, щедрым, добрым. Морозов ещё не было, разве что иногда, очень редко, лужи схватывались ледком. Но это на севере; а стоило переместиться к югу, на расстояние в два дневных перехода, как бурая сухая трава сменилась живой, пусть и никнущей к земле, а голые кроны деревьев оделись жёлтой и багряной листвой. Добычи здесь было немного больше; изредка ветер доносил дым, заблаговременно предупреждая об охотничьих кострах и о деревенских трубах, но к человечьему жилью Джек старался не приближаться… Наверное, он так и носился бы в лисьей шкуре, если бы однажды, задремав в норе на склоне холма, не проснулся бы в человечьем обличье.
Холм был, без сомнения, тот же; да и ночь – тоже. Но воздух едва ли не плавился от медового аромата цветов, и ветер казался очень тёплым, как в разгар лета. Часть дёрна была вырезана, и в образовавшейся ямке горели старые коряги, верней, дотлевали уже, почти обратившись в угли; красивый зеленоглазый человек в красном поджаривал над ними кусок хлеба, нанизав его на прут.
Аромат шёл такой, что рот мгновенно наполнился слюной; Джек сглотнул.
– Хочешь? – с улыбкой глянул на него человек, качнув прутиком.
«Эйлахан-Искусник, – пронеслось в голове. – Не человек, а фейри, король из-под холма и великий чародей… А кто я?»
Ещё мгновение – и он вспомнил.
А потом испугался.
– Потерять себя не так уж страшно, – с сочувствием цокнул языком Эйлахан. Потрогал длинными чуткими пальцами хлеб, одобрительно повёл лисьими ушами. – Обычно взамен обретаешь что-то весьма ценное… Ну-ка, попробуй, должно быть уже готово.
Поджаренный пшеничный хлеб – горячий, с хрустящей корочкой снаружи и мягким нутром – показался невообразимо вкусным, но всё-таки отдавал немного кровью, как кроличье нутро.
«Вот это я влип, – подумал Джек, холодея. В руку ему ткнулась откупоренная фляга, и он, не глядя, сделал большой глоток, едва не поперхнувшись сладким вином. – Мог бы так и носиться по буеракам, пока не появился бы какой-нибудь охотник. С арбалетом».
– Ты ешь-ешь, не торопись, я ещё сделаю, – вздохнул Эйлахан и нанизал на прут новый кусок хлеба. – Да, обрести нечто новое, конечно, славно. Но куда приятней, когда притом не лишаешься старого, верно?
Джек кивнул, смутно чувствуя, что в этих словах двойное дно; некстати вспомнились детские сны и стремительный бег по склону зелёного холма под мамин хохот, когда лапы… нет, конечно же, когда ноги заплетались.
– Ты вернул мне человеческий облик? – прямо спросил он, утерев с губ вино.
Эйлахан только фыркнул, и лисьи уши потешно дёрнулись:
– Я только развёл огонь и поджарил вчерашнюю булку. А превратился назад ты сам. Ты многое можешь – куда больше, чем сам думаешь. Кстати, знаешь, что если чихнуть, оттопырив хвост вот так, – он смешно вывернул руку, – то можно выдохнуть огонь из пасти? Все лисы это умеют, между прочим, – он подмигнул. – В человечьей шкуре, конечно, сложнее. Но лично я нашёл способ. Если вот так сощурить левый глаз и потихоньку подуть на щепку, будто свистишь, то тоже можно
