десять, младшему около пяти. Он спросил у них дорогу к памятнику – они предложили показать. Оказалось, что они братья и идут к отцу, – тот должен был вскоре придти с работы.
– Так вы домой идёте? – спросил Игорь.
– Нет.
– Папа не живёт с вами? – догадался он.
– Нет, – покачал головой старший мальчик.
– Давно?
–
Его ещё не было, – кивнул старший на младшего, который едва поспевал за ними.
Братья, скорее всего, сводные, – подумал Игорь, – от разных отцов, значит.
– А папа один живёт? – спросил он.
– Нет, с тётей Машей.
– А мама?
– Мама с дядей Колей.
– Вы его папой называете?
– Нет.
– Но он хочет, чтоб называли?
– Да.
Они дошли до той дороги, которая вела наверх к памятнику, и там простились. Игорь поблагодарил ребят и с особенным чувством пожал их маленькие холодные ладошки – варежек не было ни у того, ни у другого. Он пошёл своей дорогой – братья наперегонки побежали с горки.
В тяжёлом раздумье возвращался Игорь в тот вечер в общежитие. «Неужели ты хочешь, чтобы у Тани появился какой-нибудь «дядя Коля»? – думал он. – И Алёшка, унижаясь, спрашивал бы этого «дядю», не станет ли он его очередным папой? Неужели ты этого хочешь, неужели допустишь это?» Конечно, этого он не хотел, но и не видел способа, как мог бы этому помешать…
21
Командировка его подошла к концу, и во второй декаде февраля он прилетел на перекомандировку домой. Радость встречи с родными и с родным городом – всё было, как обычно. Необычным было то, что он ждал звонка от Людмилы. В последнем письме он сообщил ей точную дату своего прибытия и просил позвонить. Позвонит ли? Она позвонила днём. «Я хочу вас видеть», – коротко сказал он, не желая при родителях затягивать разговор. Вечером того же дня они встретились. Они сидели в уютном молодёжном кафе в центре города, ели, пили вино, танцевали, немного разговаривали.
Вот мы и встретились, думал Игорь. Он плыл к ней по бурному морю, летел по воздуху над облаками, он выбрался из глухого безмолвия. Он столько хотел ей сказать-рассказать, выговориться за долгие месяцы полярной ночи, но он… молчал, смотрел на неё украдкой, улыбался и молчал. Нет, не вино было тому причиной. Диковинным, как во сне, и непостижимым было всё, что он видел вокруг, а главное – сидящая рядом с ним красивая, так не похожая на него девушка. Уже сейчас это казалось ему сном – что же будет потом, когда они расстанутся, и он опять вернётся на свой Север? Хотя бы это не был мираж, хотя бы это продлилось. Хотя бы она сама всё поняла, поняла его состояние и не спешила уйти, дождалась, когда он придёт в себя. Хотя бы не наговорить глупостей, не спугнуть её. Довольно о себе, о своём микрокосме, довольно о высоких материях. Надо говорить о ней, искать общее, то, что соединяет…
Это Вера Николаевна по дружбе наставляла его: «А ты всё сложностью позируешь? Брось! Девицы этого не любят. Веселись, ешь шоколад, пей вино. Есть, с кем в командировке выпить?» – «Есть, сколько угодно. Искать не нужно, сами найдут», – отвечал Игорь. – «Вот и хорошо…»
– Не судите обо мне по нашей первой встрече – я могу быть и другим. – Это были, кажется, первые его слова в эту новую встречу, слова, которые были почти повторением слов из одного его письма.
– Я ничего не помню из той встречи – только дождь, – успокоила его Люда. – Пойдёмте танцевать.
Кафе было маленькое, танцевали в проходе между столиками.
– Кажется, я немного пьяна… – Люда зажмурила глаза и помахала ладонью у виска. – Вы не спаиваете меня?
– Нет. Зачем? А вы хотели бы?
– Немного бывает приятно. – Её голова клонилась к его плечу, а прядь волос тёплой волной касалась его губ.
– А меня, как назло, алкоголь не берёт, ну, если только самую малость. Хотя я тоже хотел бы этого.
– Это потому, что вы работаете на Севере, ведёте там трезвый образ жизни.
– Ах, если б вы знали, как там пьют, на нашем «трезвом» Севере! Первым пророчеством одного молодого сослуживца, когда я только что приехал туда, было, что я сопьюсь, – все здесь спиваются, и ты сопьёшься. Я не спился…
– Итак, я полагаюсь на вашу проверенную Севером трезвость и предлагаю перейти на ты.
– Да, я тоже этого хотел.
Они вернулись к своему столику.
– А как живёшь ты, Люда? Писать об этом ты не любишь, так расскажи.
– У нас здесь жизнь скучная, однообразная, даже сказать о ней нечего.
– Такого не может быть.
– Кроме того, я так мало тебя знаю.
– В письмах я только тем и занимаюсь, что рассказываю о себе.
– Да, их интересно читать.
– Я стараюсь.
– Сама я не люблю писать.
– Наверное, всё дело в том, кому пишут и ради чего.
– Это верно. Пойдём ещё потанцуем.
Танцуя, Игорь в упор разглядывал девушку.
– Что ты так смотришь на меня?
– Хочу запомнить твоё лицо. Целую командировку я писал письма, зная лишь приблизительно, как ты выглядишь.
– Ну, и как тебе оригинал?
– Он, как всегда, лучше, потому что оригинал.
– Так бывает не всегда.
– Возможно. Кроме того, редко бывает так, чтоб можно было смотреть на красивую девушку и не сожалеть и самому не смущаться.
– По-моему, все молодые люди, и не только молодые, только тем и занимаются, что постоянно и не смущаясь делают это, а смущаются – если думают при этом о чём-то неприличном, но тут уж они сами виноваты. А почему сожаление?
– Потому что редко это приносит радость.
– Не понимаю. Красота спасёт мир – так вроде?
– Смотрят – сожалея о том, что жизнь проходит так далеко от идеала красоты.
– Вот мы и дошли до идеалов!
Пренебрежение, снисходительную насмешку услышал он в этой фразе. Это было, как удар дубиной по голове! Это было, как приговор миру потустороннего, миру предметов и понятий, среди которых проходила его жизнь, – предметов и понятий, чуждых миру реального, миру предметов и понятий, среди которых проходила её жизнь. Это было, как знак тупика, как нечто, после чего теряют смысл всякий дальнейший разговор и всякое живое, непосредственное общение.
Господи, я же зарекался говорить с ней об абстрактном, с ужасом подумал Игорь, зачем ей это! Это можно было бы оставить при себе. Неужели я не могу остановиться! Да что со мной происходит!
Был разгар вечера. Посетителей в кафе прибывало, официанты подсаживали их к уже занятым столикам.
– Сейчас и к нам подсадят, – мрачно усмехнувшись, промолвил Игорь. –
