наперебой кричат «ой» и «смотрите», и даже я расслабляюсь и чувствую, как прохладный ветерок понемногу делает из меня человека.
После лугов начинаются деревни. За крутыми поворотами возникают домики: маленькие, не то что дома-дворцы в Подмосковье, зато удивительно разноцветные. Я замечаю нежно-сиреневую избу, за ней пробегает мимо окна бирюзовая с белым, а следом — розовая, как леденец. У меня нет времени особо их разглядывать, но я все-таки успеваю увидеть, что почти у каждой избы есть крошечный декоративный «балкончик» с резными перилами, узоры вдоль края крыши и резьба вокруг окон. И оканчивается ряд симпатичных избушек высокой белой церковью с густо-синими куполами.
— Краси-и-иво, — тянет Илья, уткнувшись носом в приподнятое стекло. — А давайте встанем?
— Встанем? — я удивляюсь, как ему это вообще пришло в голову. — Ты что, Илья, мы не можем остановиться! Так мы никогда не доедем, если будем все время вставать, как только нам что понравится!
Вместо того чтобы хоть немного прислушаться к моим словам, ужасный ребенок начинает хихикать. Я с досадой спрашиваю:
— Что опять такое?!
— Ты так говоришь, как будто тебя твои ноги в плен взяли! Почему мы не можем остановиться? Давай я тебе секрет скажу! Ты на тормоз нажми — и остановишься! — не дожидаясь реакции, он заливается таким хохотом, что падает на тетю Лену. Та треплет его по голове, взвизгивая: «Ой, Илюшка! Ой, артист!». Я уже ничего им и не пытаюсь говорить: ясно, что бесполезно.
Тут у меня звонит мобильный: это мой молодой человек Владимир. Я чуть замедляюсь, но тут же снова жму на газ и свободой рукой просто выключаю звук.
— Кто это там? — конечно же, спрашивает тетя Лена. — Мамка-папка твои?
— Нет.
— А кто?
— Баушк, это Варькин парень! — спешит доложить Илья. — Только он, наверное, дурак какой-то. Она с ним почти не разговаривает, а когда он звонит, делает во-от такое лицо! — он закатывает глаза, сжимает губы в точку и вытягивает физиономию, как лошадь.
— Илья, перестань! Какой еще дурак! — вскрикиваю я громче, чем надо. — И я разговариваю, просто я не из тех, кто часами с телефона не слезает…
— Да че ты, Варьк, — не понимает тетя Лена. — Если он дурак, так и скажи. Все же свои тут! У меня знаешь сколько в твои годы таких дураков было-то! — и она закатывается смехом.
Я молчу, но в голове против воли начинают бродить разные неприятные мысли. И ладно бы еще мысли: воспоминания.
Нет, Илья, конечно, неправ: я не называла своего молодого человека дураком, да он им и не был. Наоборот, я уважала его именно за ум и начитанность, а также мне нравилось в нем легкое и снисходительное отношение к проблемам, которого мне не хватало… Я не из тех людей, что разбрасываются чувствами направо и налево, но могу сказать, что его я действительно… люблю…
Мне сводит лопатки от ужаса: я вдруг понимаю, что соврала. Никакой любви нет! И уже давно. Наоборот, я еще и злюсь, когда он звонит. Опять этот мой дурацкий характер проявляется, когда не надо! Что же, у меня теперь не будет еще и молодого человека?! У меня и так никого и ничего нет!
На дороге вдруг разверзается огромная яма. Я успеваю ее объехать в последний момент и, снизив скорость, четко вспоминаю случай, который много месяцев очень хотела забыть.
Было это зимой. Владимир забрал меня из дома на машине и повез на дачу, где собрались праздновать Новый год все его родственники (мои родители должны были приехать туда чуть позже).
Сыпал мокрый густой снег, все деревья были им облеплены и походили на сказочные оленьи рога. Владимир ловко рулил и рассказывал мне о машине — он тогда только-только ее купил. Ну, от мамы я знала, что на самом деле купили машину его родители, но меня это тогда не коробило…
На грунтовой дороге, ведущей к дачам, мы забуксовали: зад машины неожиданно провалился в ров, а переднее колесо принялось бесполезно крутиться по льду. Владимир выругался и изо всех сил нажал на газ — теперь и второе переднее колесо закопалось в снег. Владимир покраснел, ударил по рулю и вдавил газ так, что машина одновременно взревела и взвизгнула, а колеса, скребущие по льду шипами, произвели такой звук, будто кто-то быстро расстегнул и застегнул обратно большую «молнию».
До этого я, конечно, молчала, но когда машина завизжала, мне стало ее жалко, как живую, и я невольно произнесла:
— Не надо так газовать: мы еще глубже зарываемся, да и сцепление можно сжечь. Давай лучше ты выйдешь и подтолкнешь, а я попытаюсь выехать — я меньше вешу, машине будет полегче. И еще можно подложить под колесо ветки или доски — может, у тебя в багажнике что-нибудь…
Я замолчала, испугавшись выражения лица Владимира. Бешено глядя на меня остановившимися, прозрачными глазами, он выплюнул злобно-хриплым, совсем не похожим на свой голосом:
— А ну заткнулась быстро! Брехает мне тут под руку, сволочь! Ты чего тут, умная, да? Вышла и пешком в Москву пошла! Ну?! Вышла, я сказал!
— К-как в Москву… — пролепетала я не поворачивающимся языком. — Т-ты что… Мы ж-же далеко… Я не…
— Тогда заткнись!!! — взвизгнул он и взмахнул перед моим лицом кулаком. — И чтоб рот свой больше не раскрывала, если хочешь целой доехать! Понятно?!
Я не нашлась, что ответить. Меня морозило, сердце колотилось как бешеное, а по рукам и ногам бегали мурашки, будто я их сильно отсидела. Слезы поползли по щекам, но я сама этого почти не замечала. Мне казалось, я сейчас упаду в обморок от ужаса и тошноты. Я не понимала, что теперь мне делать со всем увиденным, и только одного хотела: отмотать время назад, и чтобы ничего этого не случилось, и я по-прежнему могла чувствовать себя с Владимиром спокойно и безопасно… Потому что куда же мне деваться?.. Как же я скажу родителям, что мы с ним расстались — ведь наши семьи так дружат!.. Как я сама буду жить: я ведь привыкла, что у меня есть парень, и еще минуту назад он был, а сейчас — нет?.. Нет, не могу его бросить — я не выдержу этих расспросов, выяснений, не выдержу полного одиночества потом… Может быть, я и правда сама виновата? Мама всегда говорит, что у меня отвратительный характер. Не надо было ему лезть под руку. Раньше же не лезла, и он ничего не говорил… Значит, если дальше сдерживаться, а про этот эпизод просто забыть, то жить будет можно…
Нас вытащил
