постучал по ним. Глики, конечно, — добрейший народ, но и мы должны совесть иметь. Не ночью же возвращать лодку и мотор.
Пошли назад.
…Берег с лодкой был уже недалеко, как Лёня вдруг остановился, всматриваясь во что-то. Остановились и мы с Игорьком. Проследили за направлением взгляда Лёни — это «что-то» находилось в стороне от нас, метрах в семидесяти.
Да, пожалуй, это нечто чужеродное в островном пейзаже.
Что же это такое — с такого расстояния невозможно было разглядеть. Но и отсюда можно было понять: это не может являться естественным элементом природы Трёхгорки. В пустыне такое не растёт.
Подошли.
Хоть и очень грубой по форме, какой-то допотопной, покрытой толстым слоем всяких наслоений была эта выступающая из-под земли часть чего-то целого, но других мнений быть не могло — это часть лапы якоря. И судя по её величине, сам якорь должен быть весьма немалым по размеру и весу. Не лодочным был этот якорь.
Обошли, потрогали. Руками чуть разгребли вокруг. Нет, до основной части якоря так просто не доберёшься.
Непонятен возраст этого «ископаемого». Десятилетия? Века?
Земля со временем засосала этот якорь, или он специально был зарыт вот так, оставаясь какой-то своей частью видимым? Когда ищешь клад, ты хоть что готов принять за ориентир. Что, если этот якорь как раз и оставлен как указатель? Такой знак и столетиям не просто стереть.
Прикинули, на что может указывать этот ориентир… Нет, ничего такого многообещающего, куда хотелось бы сразу бежать и проверить, — ничего такого в поле зрения не было.
А может, никуда и ходить больше не надо? Может, клад где-то прямо тут, рядом? Что, если он под этим якорем и лежит?
А ни инструментов нет, ни времени, чтобы покопаться. Ладно, покопаемся в следующий свой визит на Трёхгорку.
Прошлись немного вокруг — вдруг и почти засыпанный песком остов судна, которому принадлежал этот якорь, где-то рядом лежит? Нет, не видно ничего такого. Да, удивительно чужеродным телом выглядел этот якорь так далеко от берега.
Всё-всё, пора возвращаться. Быстрым шагом идём к лодке, размышляя вслух о странной находке.
У меня — никаких ответов на поставленный нам этой находкой вопрос:
— Кто же мог оставить здесь этот якорь?
У Лёни их не больше:
— И почему они отволокли его так далеко от берега?
Игорёк, как всегда, и на самые трудные вопросы старался найти ответ:
— Говорят, и в Аральском море бывали цунами. Какое-то деревянное судно выбросило далеко от берега, дерево сгнило в прах, а якорёк всё ещё держится…
Нам с Лёней никак не хотелось позволить даже цунами бросить тень на подозрительность якоря, и мы готовы были до конца отстаивать версию какого-то тайного умысла, с которым его отволокли так далеко от берега. Вот только в чём этот умысел?
Ладно, в следующий свой набег на Трёхгорку мы первым делом вокруг якоря покопаемся. А не найдём здесь ничего — всё-таки внимательней присмотримся к тому направлению, на которое он указывает. Нечего тут этому якорю делать, кроме как помочь нам найти Золотой Казан.
6. ЧУЖОЙ
… У старших — свои проводы. Отца Игорька коллеги провожают торжественно в актовом зале Араломорской противочумной станции, которой он отдал много лет жизни. Речи, напутствия, пожелания, воспоминания, памятные подарки… Он, как и мой отец, работал зоологом в «противочумке», а, значит, был из той социальной прослойки, которые «а ещё шляпы носят». В младших классах нам с Игорьком было порой обидно, что наши отцы — не пролетарии, не оплот родины, не правофланговые строительства коммунизма, и, значит, мы не можем гордиться ими так же, как, например, гордятся своими отцами дети сварщиков, слесарей и токарей судоремонтного завода. Может быть, эта одинаковая обида и сблизила в своё время нас с Игорьком. Но потом мы всё больше стали понимать, что те, которые «шляпы носят», зачастую бывают куда более достойными и полезными людьми, чем иные пролетарии, и, стало быть, нечего нам ходить с клеймом отверженных. Не будь в Аральске «противочумки» и наших отцов, то как бы ни полегли от эпидемий этой безжалостной болезни и пролетарии, и все другие строители коммунизма.
Неожиданно отца Игорька переводят в Саратов, в головную организацию противочумной службы СССР, и вся семья Кудряшовых переезжает туда.
Игорька провожаем мы, молодёжь.
А где ещё провести прощание с Аральским морем, как ни на Проходе? Пусть Игорёк перед отъездом в последний раз побудет там. Да и саратовской родственнице Кудряшовых, нашей ровеснице Маше, приехавшей успеть посмотреть на Аральское море, — ей тоже надо бы хоть разок посетить это легендарное место.
Среди одноклассников — только избранные. Те, которые и бывали на Проходе всегда вместе. Разделившись надвое, наша компания махнула туда на двух одинаковых лодках «Казанках» с одинаковыми подвесными моторами «Москва-10». Одну из них я, как всегда, выклянчил у Гликов, хозяином второй был Владимир Романенко, по кличке Тесак. Когда он успел стать близким знакомым Игорька — этот момент как-то прошёл мимо нас с Лёней. Тесак был старше нас, и не аральчанином по рождению. Отслужил срочную в «Урале» и после дембеля остался в этой воинской части на какой-то скромной должностишке вольнонаёмного. Конечно, не она помогла ему так быстро обрасти жирком достатка — приобрести лодку, мотор, мотоцикл «ИЖ» с коляской… Тесак отыскал своё место и в теневом бизнесе. Быстро стал одним из самых удачливых браконьеров Аральска, нашёл каналы для сбыта своей рыбы. И, похоже, Игорёк с помощью Тесака тоже начинал приобщаться к этой романтике.
Ура-а-а! Вот и Проход.
Сойдя на берег, Игорёк сразу стал совершать положенный в таких случаях киношный ритуал — широко раскинув руки, страдальческим взглядом осматривать всё вокруг, как бы желая навеки запечатлеть в своей памяти красоту родных мест; тяжело вздыхать; торжественно произносить всякие пошлости, положенные произносить, прощаясь с малой родиной…
Ну а я, хлопая его по плечу, стал произносить пошлости, положенные произносить в таких случаях провожающим:
— Не грусти, Игорёк! Не где-нибудь — в Саратове будешь жить. Настоящий большой город, не то, что Аральск. Театры, филармонии, стадионы, цирк…
