Книга Последний обоз - Анна Соло

ним и малой доли штучек, которыми ежедневно допекал хозяина. С другой — начни Воробей капризничать, пришлось бы меняться с Вольником лошадьми, а ведь ехать без седла гораздо приятнее на послушном и невысоком Тууле. Да и удобнее: холка у коня Торвин низкая, и спина круглая, мускулистая, не то что костлявый "забор" дылды-Воробья. А Вольник, похоже, был счастлив уже от того, что можно прокатиться на лошади, способной передвигаться аллюром более резвым, чем неторопливый шаг. Едва дождавшись, чтобы Нарок залез на спину Тууле, он крикнул: "Хоп-хоп!", шлёпнул Воробья по бокам пятками и помчался галопом через редколесье. Воробей то и дело недовольно подкидывал задом на скаку, но Вольник только смеялся и звонко шлёпал его по крупу ладонью. Нарок, легонечко подтолкнув шенкелями Тууле, порысил за ними следом.

Недалеко от Еловой горки нашлось озерцо, ровненькое, круглое, обросшее по берегам камышом. В одном месте к воде подходила оленья тропка. Именно туда и направил коня Вольник. Быстро раздевшись догола (благо из одежды на нём были одни лишь портки), он затащил Воробья на глубину и принялся тереть его шкуру ладонями, поливать спину и шею из горстей, вымывая из шерсти пот. Нарок заехал в озеро, не раздеваясь, думая просто дать коню освежиться и попить. Однако на обычно спокойного и покладистого Тууле вдруг нашёл весёлый стих: он закусил удила, выгнул шею кольцом, покопал немного перед собой копытом, поднимая фонтаны брызг, и… улёгся во взбаламученную воду. Не ожидавший ничего подобного Нарок успел соскочить с его спины, но всё равно оказался мокрым с головы до ног. Он с досадой подумал, что теперь уж точно придётся, уподобившись Вольнику, щеголять в одном исподнем. И как следует вымыть извалявшегося в иле Тууле, конечно, тоже придётся. Так не всё ли равно, заниматься этим голышом или в насквозь промокшей одежде? Но, видно, для Нарока настал один тех из дней, когда человеку дано хлебнуть стыдобы полным ковшом, на седьмицу вперёд. Он разделся, вымыл коня, а потом, выйдя из воды, полез было одеваться — и обнаружил лежащую поверх рубахи новенькую обережку, тканый поясок в дюжину нитей. Узор на нём изображал раз за разом повторяющийся широко раскрытый глаз, окружённый с двух сторон нежно-розовыми цветками лотоса. Нарок подобрал нежданный подарок и прошептал:

— Нехорошо-то как…

— Что нехорошо? — спросил Вольник.

— Омела приходила.

— Подумаешь, беда! Что она, никогда парня без портков не видала?

— Парня без портков, наверное, видала. А вот такие портки без парня — вряд ли. Я в них с самого отъезда жил безвылазно, они изнутри грязнее, чем снаружи. Омела теперь, верно, будет думать, что я совсем неряха…

Вольник от смеха чуть с Воробья не скатился.

— Ну ты, братец, даёшь! Девка об него все глаза проглядела, не знает, на какой ещё козе подъехать, а он переживает за грязные портки! Главное — ты сам ей нравишься, дурак! А портки и постирать можно. Тётки обычно с этим легко справляются.

— Думаешь? — с сомнением переспросил Нарок, осторожно разглаживая пальцами Омелину обережку.

— Уверен.

— С чего ты взял? Она никогда ничего такого мне не говорила.

— Она девка, ей самой затевать подобные разговоры никак нельзя. Девке положено быть скромной, кроткой и со всеми любезной. По-нашему первым подходить всегда должен парень, а она может только намекнуть, приятен он ей или нет.

— Вот как… У нас, в Загриде, девушки сами выбирают, кто им мил. А подходить к ним без приглашения — это дрэннэ, скверно.

— Чудаки вы там все, в своей Загриде. И хранитель ваш тоже тот ещё чудак.

— Наш кто? — удивился Нарок.

— А, не важно. А с Омелой ты поговори, не обижай девчонку. И имей виду, у дядьки Зуя сыновей нет.*

— Это важно?

— Ну… Кому как.

— Кажется, я понял! — горячо и взволновано проговорил Нарок, — Случись что с дядькой Зуем — их с сестрой кормить и защищать будет некому!

Вольник посмотрел на него как-то по-особенному, а потом вдруг протянул и снова опустил руку, словно собрался погладить его по голове и передумал в последний миг. Но Нароку было сейчас не до Вольниковых дурачеств.

— Послушай, — сказал он задумчиво, — Как мне правильно, по-вашему дать знать Омеле, что она мне очень нравится? Что я хотел бы узнать её поближе? Ну, так, чтобы не напугать её и не обидеть?

Больше всего Нарок боялся, что вместо ответа получит очередной ворох насмешек. Однако Вольник смеяться не стал. Вместо этого он сполз со спины Воробья, пошарил в воде под ногами и извлёк на свет Маэлев кусочек розового кварца**, похожий на маленькое сердечко. В середине его пересекала трещинка. Вольник аккуратно разломил по ней камень и протянул оба кусочка Нароку:

— Подари половинку ей. Она поймёт.

Тем временем на Еловой горке каждый был занят своим делом. Добрыня залез на облучок, снял с пояса кольцо с табличками и углубился в какие-то расчёты. Торвин завернулась в плащ и легла спать. Дядька Зуй всё ещё возился с гребнем. Вернувшись с озера, Омела села у очага чинить Нарокову куртку и рубаху, распоротую Ёлкой по шву. Рядом с ней пристроилась Тиша, вынула из котомки моточки ярких ниток и бёрдышко. Вдруг к ним подошла и сама тётка Ёлка, уселась возле девушек с веретеном.

— Слышь, Зуй, — сказала она чуть насмешливо, но строго, — Пойди-ка, прогуляйся, принеси дровишек на ночь. Дай нам с девчатами почирикать о девичьем без мужских ушей. В самом деле, я ведь не шучу: как стемнеет, безопасно будет только у меня на дворе, и тогда уж в лес за валежником не сбегаешь.

Убедившись, что никто их не может слышать, тётка Ёлка повернулась к Тише.

— Обережку любезному плесть вздумала? — спросила ведьма неожиданно резко.

Тиша кивнула, опустив глаза.

— И какому же, позволь узнать? С вечёрки-то давеча одна возвращалась. Чего так? Неужто к такой славнице и никто не подсел? — продолжала расспрашивать тётка Ёлка, настырно заглядывая ей в лицо.

— Малёк подходил, — неохотно откликнулась Тиша.

— А что ж провожать не стал?

— Я его прогнала. Не люб.

Тётка Ёлка возмущённо всплеснула руками.

— Ишь какая! Да ты в уме ли, голубушка? Вот так раз-другой покобенишься, а на третий к тебе никто и не подойдёт. А кому ж тогда обережку плетёшь?

— Вольнику, — прошептала Тиша почти неслышно.

— Добром говорю, забудь его. Не пара он тебе и не ровня.

— А всё ж мил, — сказала Тиша твёрдо, — Руки у него ласковые, губы медовые, и поёт, будто этл.

— Дуры вы, девки. Обе. Дай сюда, я сама зашью, — Ёлка резким движением выхватила рубаху у