Вы слышали, Дуся? Они смеются… Боже мой, в зале смех… Что это значит, Дуся?
Д у с я. Значит, весело, потому и смеются. Это ж хорошо.
З и г ф р и д. Это очень плохо… Критики говорят, что смех убивает, если он… направленный. А если нет? Тогда в первую очередь он убивает дирекцию, режиссеров, весь административный состав. Уйдите, Дуся. Заберите все, оставьте только воду, больше ничего не понадобится.
В кабинет быстро входят Х о д у н о в, Х л о п у ш к и н и К у п ю р ц е в, продолжая на ходу взволнованный разговор. Д у с я убегает.
Х л о п у ш к и н (с порога). …Как это так ни при чем? Я не должен был допустить, чтобы через мою голову в театр проникал эк-лек-тизм, чтобы почерк театра — вы понимаете, — мой почерк…
Х о д у н о в (Хлопушкину). О чем спорить? Мы же договорились: в случае чего я скажу, что это экспериментально-параллельный, молодежно-выездной, в плане учебной работы. Спектакль возник стихийно, по неосторожности Зонтикова! Вы были больны, я в отъезде, Купюрцев — в отпуске. Молодежь загорелась пьесой, в результате — пожар! Бывают же на свете пожары, — в чем дело?
Х л о п у ш к и н. Е-рун-да! Я подписываю афишу, я подписью отвечаю. А вы — директор, вы были обязаны…
Х о д у н о в. Меня взяли за горло!
Х л о п у ш к и н. Кто вас взял за горло?..
Х о д у н о в. Все! Общественность, худсовет, местком, вся труппа кричала: «Дайте зеленую улицу молодому таланту!» Я дал… Теперь выясняется, что это не улица, а опять тупик.
К у п ю р ц е в. Еще ничего не известно, но… говорят, что он… не любит комедии.
Х о д у н о в. А я не могу больше гадать: любит, не любит… Я хочу, чтобы мне было ясно сказано: «Ходунов, на сегодняшний день требуется водяная пантомима!» Пожалуйста! Нужна драма? Подпишите — будет драма. Я не могу два месяца готовить спектакль, а потом месяц ждать, чтобы только выяснить — где я? На подъеме или в тупике?
Х л о п у ш к и н. Платон Платонович был против пьесы. Он говорил нам, сигнализировал. Надо было вовремя прислушаться.
Х о д у н о в. Ваш Платон Платонович — это вчерашняя контрамарка… Сегодня он недействителен, и за все его сигналы я не дам двух копеек.
Х л о п у ш к и н. Вы думаете, что новое руководство вынесет нам благодарность за этот спектакль, да? Существует, Борис Семенович, пре-емственность, единые установки…
К у п ю р ц е в. Весь ужас в том, что никто не знает этого… нового руководства. Его никто в глаза не видел. Знают только, что это товарищ Зыкин и… все. А кто он, откуда? Сверху? Снизу? Неизвестно…
З и г ф р и д (робко). Он пришел с главного входа, Борис Семенович, я… я сам видел.
Х о д у н о в. Что?
З и г ф р и д. Нового начальника… Я наблюдал за ним в зале, по ходу пьесы.
Х о д у н о в. Ну и как?
З и г ф р и д. Не дай бог.
Х о д у н о в. Спасибо, Зигфрид, вы всегда успокоите. Я же вам приказал, чтобы вы в антракте не отходили от Оглоблиной. Это могильщица нашего театра, и нам важно знать, что она говорит.
З и г ф р и д. Я ходил за нею, честное слово, Борис Семенович… Она — в буфет, и я — за ней, она — в курилку, и я тоже. Она все время молчала, потом встретила знакомую, и они стали говорить о спектакле…
Х о д у н о в. Ну?
З и г ф р и д. И тут… я… должен был их оставить…
Х о д у н о в. Почему?
З и г ф р и д. Они… они зашли в туалет.
Х о д у н о в (Купюрцеву). Вы слышали? Можно с таким администратором выйти из тупика? Можно выйти из себя, рвать на себе волосы… (Зигфриду.) Идите сейчас же в зрительный зал и транслируйте мне каждый вздох, каждый кашель Оглоблиной. Я должен знать.
З и г ф р и д. Иду. (Хочет убежать.)
Х о д у н о в. Стойте, одну минуточку. (Пьет воду.) Кажется… кажется, я нашел. Аристарх Витальевич, Купюрцев, по-моему, я… нашел выход! Не дожидаясь завтрашнего заезда в управление, мы с вами сегодня же, вот здесь, в кабинете, узнаем от нового руководства, что у нас за премьера — свадьба или погребение?
К у п ю р ц е в. Каким образом?
Х л о п у ш к и н. Так он вам все сразу и выложит. Он уедет из театра, ни слова не сказав.
Х о д у н о в. Он не уедет и скажет — не будь я Ходунов! Слушайте, Зигфрид, вы знаете его в лицо?
З и г ф р и д. Еще бы. Среднего роста, в синем костюме. Он сидит в четвертом ряду, кресло номер шестнадцать.
Х о д у н о в. Так вот: сейчас кончается последний антракт, подойдите к нему, представьтесь и… (Оглядев Зигфрида.) Боже мой, что у вас за вид? Вы же похожи на уполномоченного цирка-шапито! Что это за галстук?
З и г ф р и д. Это? Бантик… От волнения он сам развязывается, автоматически…
Х о д у н о в. Подойдите к нему и скажите, что для удобства вы просите дать вам номер от гардеробной, чтобы перенести его вещи в служебную раздевалку, где нет никакой очереди, поняли?
З и г ф р и д. Понял! Дальше я беру его пальто и шляпу, так?
Х о д у н о в. Уже не так. У начальника управления не шляпа, а головной убор, — запомните. Когда получите пальто, заскочите в костюмерную и накиньте его на плечики, потом принесите ко мне и аккуратно повесьте вот сюда, на гвоздик, рядом с портретом Аристарха Витальевича. После спектакля проводите его ко мне, все! Идите и без пальто не возвращайтесь.
З и г ф р и д убегает.
Х л о п у ш к и н. Ну, к чему? Зачем, спрашивается, вся эта комедия?
Х о д у н о в. Аристарх Витальевич, у себя в кабинете я могу пробовать все жанры. Даже фарс с переодеванием. Здесь я отвечаю.
Х л о п у ш к и н. Идемте, Купюрцев, я… я не могу. Когда начинается эта административная сутолока, мне хочется бежать, скрыться.
Х о д у н о в. Идите, дорогой, пожалуйста. Я привык, Аристарх Витальевич, что, когда на театр падают шишки, — вас нет, вы ни при чем. Для этого существую я! Но если случится чудо и посыпятся розовые лепестки, то они мягко лягут на ваши плечи. Почему? Потому что вы Хлопушкин, а я Ходунов. Ясно!
К у п ю р ц е в. Не думаю, чтоб эта премьера кончилась цветочным дождем. Скорее, это так… очередной шлепок.
Х о д у н о в. Знаете что, Купюрцев? Идите! Вы уже обеспечили нас репертуаром, идите…
Х л о п у ш к и н. Пошли, Купюрцев, хватит.
Х л о п у ш к и н и К у п ю р ц е в уходят.
Х о д у н о в (один). Что же мне теперь делать, а? Может быть, действительно, ни о чем не спрашивая руководство, забежать вперед и прямо и смело сказать — так, мол, и так, товарищ Зыкин, я виноват! В чем же я виноват?.. (Задумывается.) Тут надо не растеряться и дать трезвый анализ. Запишем… (Берет блокнот и карандаш.) Стало быть, первое — чего я не проявил? Я не проявил твердости и принципиальности. (Записывает.) Есть! Что я утерял? Я потерял, товарищ Зыкин, чувство ответственности. Правильно! (Записывает.) Чувство ответственности… Если к этому прибавить мелкое делячество и обман зрителя, то я думаю, что хватит. Главное — это самому израсходовать на себя всю обойму, тогда ему уже нечего будет говорить.
В дверях показывается голова К о р н е я Е г о р ы ч а.
К о р н е й Е г о р ы ч. Можно? (Входит.) С праздничком, Борис Семенович!
Х о д у н о в. С каким праздничком?
К о р н е й Е г о р ы ч. На
