оплате предъявить, все амбары его вычистить под метлу можно.
— Сейчас скупать вексельки-то или погодим?
— Скупай. Чего годить!
Вот так петельку на шею Ивану Андреевичу и накинули. Осталось только потянуть веревочку.
Первым камчатскую землю увидел Герасим Измайлов. Толкнув стоящего рядом Шелихова, он передал ему зрительную трубу.
По галиоту пронеслось:
— Земля, земля!
Мужики полезли на палубу. Даже те поднялись, кто весь путь от Кадьяка не вставал от слабости.
— Да где она, земля-то?
— Вона, вона, али не видишь?
— Точно, братцы, земля!
— Земля, земля! — словно стон прошел по галиоту.
— Григорий Иванович, а нам на якорь бы надо стать. Водички навозить. Наша-то стухла, — проглотив сладкий комок, сказал Измайлов.
И мужики зашумели:
— Да, водички, это бы славно.
— Уж и не веришь, что вода-то сладкая есть.
— По ковшичку выпить, глядишь, и ожили бы.
А в запавших глазах боль. Набедовались, намаялись сердешные. Мужики из тех, что посильнее, на ванты лезли землю получше разглядеть.
— Обзелененная, братцы, землица-то. Травка стоит.
— Ветерок по-нашенски пахнет, чуешь?
— Дошли, братцы, дошли! — кричал кто-то, не веря, наверное, до конца, что дойдут все-таки и увидят свою землю.
Велика любовь человека к родной земле. И странно — занесет его судьба в дальние края, где и реки светлее, и леса гуще, а все не то! Свое небо, пускай даже оно и ниже, видеть ему хочется, по своему лугу пройти, из своего колодца испить водицы.
Живет человек годами в чужой земле и вроде бы и корни глубокие пустил, навсегда осел, но нет — забьется вдруг сердце, и затоскует он, заскорбит душой, и вынь да положь ему родную землю. И какие бы моря его ни отделяли от желанной земли, какие бы горы ни стояли на пути, леса преграждали путь — пойдет он, бедолага, ноги в кровь сбивая, и пока не дойдет — не успокоится сердцем. Бывает, конечно, что не доходит, в пути свалившись. Но и в остатний час будет он выглядывать избу над рекой, где бегал мальчишкой, плетень и калитку, распахнутую в поля. В закрывающихся глазах будет мниться, как кучерявятся над благодатной этой землей облака и солнце светит, а навстречу путнику, возвращающемуся из дальних земель, идут родные люди…
— Так что, — спросил Измайлов, — воду брать будем?
И Шелихов, как ни хотелось ему побыстрее до Охотска добежать, только взглянув на мужиков, припавших к бортам, сказал:
— Да, возьмем.
Якорь бросили вблизи Большерецкого устья. Отрядили за водой большую байдару, а на малой Григорий Иванович со Степаном пошли к поселку взять свежей рыбы.
Григорий Иванович прыгнул в байдару и оттолкнулся веслом. Степан вздернул на мачту парус. Байдара полетела птицей. Вслед им Измайлов махнул треуголкой.
Опустив за борт руку, Шелихов зачерпнул горстью воду. Здесь, в море, вода казалась голубее, мягче и теплее.
— Хорошо! — воскликнул он.
Степан, придерживая парус, обернулся:
— Лошадка и та домой бежит веселее. А мы небось люди!
Мужики втащили байдары на гальку. За прибойной полосой, в десяти шагах, трава стояла по пояс. Шелихов и сам не помнил, как очутился в травяном раздолье. Только увидел вдруг плывущие в небе облака, у самого лица застывшие стебли трав. Почувствовал — язык щекочет разгрызенная былинка. Не ведал, когда и прикусил-то ее. Вкусная былиночка. Повернул голову. Рядом, раскинув руки, лежал Степан. Он тоже оборотил лицо к Шелихову, и Григорий Иванович с удивлением отметил, что глаза казачины с нелегкой судьбой — совсем не черные и шальные, как ему казалось всегда, а с рыжинкой. Где-то ударила птица: «Пить, пить, пить-пить».
С водой управились быстро. Бочки вкатили на байдару. Григорий Иванович со Степаном под малым парусом пошли вдоль берега к поселку. Скоро увидели на берегу шалаши и рыбачьи сети на шестах.
Рыбаки высыпали на берег, повели приехавших в шалаш, подали квасу в берестяных жбанчиках. Расспрашивали мореходов:
— А баяли, ваша ватага пропала.
В углу висела икона, под ней теплилась лампада. Рыбаки жили чисто. Шибко пахло навешанными на шестах травами от комара и мошки. От духа трав медвяного, от доброго квасу, а еще больше от тепла людского Григорий Иванович обмяк душой. Так, казалось, и сидел бы в шалаше этом, слушая голоса русские, и ничего больше не надо.
О рыбе для ватаги договорились сразу же. Рыбаки, правда, улов только что свезли в Большерецк, но мешков пять-шесть рыбы оставалось, а этого ватаге до Охотска вполне бы хватило.
— Расстарайся, — сказал старшой одному из мужиков.
Тот — одна нога здесь, другая там — слетал на берег, вернулся, сказал:
— Рыбу мы в байдару уложили, но вот в море-то идти я бы… — лаптем шаркнул, — поопасался. Ветер больно силен.
Внезапно на крышу шалаша словно кто-то свалился. Мужики разом повскакивали с лавок и кинулись на берег. Море было не узнать. За считанные минуты его измяло, вздыбило злыми волнами. Валы стремительно неслись к берегу и с грохотом разбивались о гальку. Какая сила могла его так взбаламутить?
Старший рыбак крикнул своим, и мужики бросились вытаскивать на берег шелиховскую байдару, снимать сети с шестов. Степан помогал рыбакам. Шелихов, заслоняя ладонью глаза от песка, выглядывал в море галиот. Среди тяжелых валов, развернувшись носом на волну, судно дрейфовало вдоль берега. У бортов вспучивалась белая пена. Шелихов понял, что капитан отдал якоря, но они не держались за грунт и ползли.
— Уходить им надо, — надрываясь кричал рыбак, — беспременно уходить!
С востока на камчатский берег стремительно неслись черные, как сажа, тучи.
— Тайфун! — крикнул рыбак.
Черноту туч прорезала изломанная стрела молнии, бешеный удар грома обрушился на землю.
Ветер сорвал с Шелихова шапку, осколок камня рассек лоб. Подбежал Степан:
— Григорий Иванович, зашибло? — Выхватил из-за пазухи тряпицу. — Дай перевяжу!
Шелихов отстранил его, выдавил хрипло:
— Костер, костер давай!
У Степана в лице мелькнул испуг. Он оглянулся на галиот и хотел было что-то сказать, но Шелихов перебил его:
— Костер! Не видишь? Погибнут!
Мужики накидали на берег сена, травы морской, придавили раздираемую ветром груду тяжелым плавником. В руки Шелихову кто-то сунул фитиль, и он, заслоняясь полой кафтана, запалил костер. По уговору столб дыма означал: «Уходите! Немедленно уходите! Идите в Охотск!»
Рыбаки завалили пылающий костер мокрыми водорослями, и дым, хотя и сваливаемый ветром, густо поднялся в небо.
Во второй раз сверкнул ослепительный росчерк молнии, еще более сильный, чем прежде, удар грома расколол небо.
Мгла упала на галиот и скрыла его от глаз стоящих на берегу.
Двумя перстами, по-раскольничьй, Шелихов перекрестился.
— Вы обещали нас удивить, любезный Александр Романович, — сказала императрица.
В этот день у нее было
