двору. Были тут и царевичи, и королевичи, и княжеские и боярские сыны, и побогаче и похуже. Как какой объявится, сейчас же царь его у дверей той светлицы, где царевны заперты, на ночь сторожить ставит. И каждое-то утро царь с надеждой и нетерпением добрых вестей ожидал. А вместо того ему советники докладывают: встал, мол, с вечера молодец на стражу, да так и пропал, словно камень в омут канул. И никто не знал, что с теми молодцами случается: без следа исчезали. Шутка ли, одиннадцать царевичей-королевичей как сквозь землю провалились! А у тех, что очереди дожидались, охоту отбило царевен стеречь. И то сказать: кому такую жену надобно, из-за которой столько храбрецов погибло?!
И так вот один за другим поразъехались женихи восвояси и оставили тех царевен на волю судьбы. Кто за неверное счастье головой рисковать станет?!
Еще пуще царь помрачнел, закручинился. Куда это столько молодцов сгинуло, что за его дочерями следили? С тех пор он уж больше никому у их светлицы стражи поручать не смел. А дочки что ни день двенадцать пар башмачков стаптывают. Тут еще новая забота прибавилась: стал царь задумываться, что если его красавицы-дочки в девушках останутся, седые косицы заплетать будут?
А между тем новый работник в царском саду знай работает, старается. И царевны его работой довольны, и садовник им не нахвалится. Каждое утро работник, потупив долу взор, царевнам букеты подает. Только как до меньшой черед дойдет, так он весь горячим румянцем зальется, а сердце у него так колотится — вот-вот из груди выскочит.
И младшая царевна это заметила, думала: робеет молодец, оттого и краснеет всякий раз, как ей цветы подает. А сиротинушка знает, что не по себе дерево рубит. Да разве сердцу прикажешь? Оно-то знай свое твердит, будь оно не ладно!
Хотелось бы и ему счастья попытать — царевен посторожить, да он помнил, что с теми одиннадцатью приключилось. Вот как-то раз обмолвилась сестрам младшая царевна: мол, тот работничек, что им букеты дает, так всякий раз робеет; а сам такой чистый и ладный! Услышала это старшая сестра и ну меньшой с насмешкой выговаривать: какое ей, мол, дело до простого работника? Уж не прельстилось ли им ее сердце?!
А работник в то время думает-мучается: не пойти ли ему к царю, не попросить ли, чтоб дозволил царевен посторожить. И если он до тех пор не пошел, так только потому, что он от роду скромен был, свое место знал, ла еще потому, что помнил судьбу женихов, а пуще всего потому, что боялся, как бы его из дворца не прогнали. Ведь тогда не видать бы ему больше красавиц царевен! Сколько он ни остерегался, день за днем цветы царевнам подавая, их нежность и красота и кроткий взгляд меньшой так ему дороги стали, что, не прикоснись он утром ненароком к их нежным белым ручкам, ему бы в тот день и жизнь не в жизнь была. Вот какие мысли мучали его неотступно день и ночь. И хоть не знал он, как ему своего добиться, чувствовал, коли не добьется, не жилец он на белом свете.
Как-то раз вечером заснул он со своей заботой, и привиделась ему снова та же волшебница, что в ложбинке к нему во сне приходила. Снится ему, будто говорит она: «Пойди в восточный угол сада. Там найдешь два лавровых росточка — один вишневый, а другой розовый. Там же найдешь золотую цапку, золотой кувшин да шелковый утиральник. Ты эти росточки возьми, в расписные горшочки посади, золотой цапкой окопай, из золотого кувшина водицей поливай, шелковым утиральником им листочки утирай. Холь их и лелей, береги, как зеницу ока. А как вырастут они в человеческий рост, чего хочешь у них проси, — они для тебя все сделают». Молвила и исчезла, будто ее и не было, молодец ее и поблагодарить не успел.
Проснулся он и тотчас же в тот угол сада бросился. Видит, — все, как волшебница сказала: два росточка лавровых растут, кувшин золотой стоит, цапка золотая и утиральник шелковый рядом лежат. Протер он глаза, себя ущипнул: «Нет, не сон это!» Взялся за цапку, выкопал оба росточка, посадил в расписные горшки и стал за теми лаврами ходить. Уж он их золотой цапкой окапывал, из золотого кувшина поливал, утиральником шелковым им листья вытирал.
И стали те лавры крепнуть и расти. И такие зеленые, такие кудрявые стали, — подобной красы еще люди не видывали!
Выросли лавры в человеческий рост. Пришел к ним как-то раз молодец да и молвил как его волшебница учила:
Лавр, ты лавр, кудрявый мой,
Как ходил я за тобой!
Каждый день поил водой
Из посуды золотой,
Цапкой золотой копал,
Шелком листья утирал.
Сделай, чтоб я пожелал —
И для всех незримым стал.
Сказал да и застыл от удивления: в тот же миг на вишневом лавре появилась цветочная почка. И стала та почка бухнуть, на глазах расти, лопнула, и раскрылся такой прекрасный цветок, что нельзя было удержаться, чтобы его не понюхать. Сорвал он тот цветок и положил за пазуху, — так ему волшебница сделать наказала.
Вечером зашли двенадцать царевен в свою светлицу, закрыли за ними девять тяжелых кованых дверей на девять замков замкнутых. Вошел с ними и работник. Он-то все видел, что царевны делали, а они его видеть не могли. Глядит, а они, вместо того чтобы спать ложиться, стали прихорашиваться, волосы чесать, косы заплетать, в дорогие платья разоделись, куда-то собираются.
Удивился парень и решил вслед за ними идти, ни на шаг не отставать, — дознаться, как они ночью из дворца выходят, куда отправляются и что делают.
Старшая царевна спрашивает сестер:
— Ну, девушки, готовы?
— Готовы! — весело отвечают царевны.
Топнула она трижды ножкой, разверзся пол, и все двенадцать царевен вышли в это отверстие и шли, пока не дошли до сада, медной стеной обнесенного. У стальных ворот сада топнула снова старшая царевна ножкой. Распахнулись широко ворота, вошли царевны, и работник за ними. Только, уж не знаю как, наступил он на подол меньшой царевны. А она испугалась, быстро так обернулась. Никого!
— Ох, сестрицы! — говорит. — Боюсь, что кто-то за нами увязался, мне на край платья наступил.
Огляделись по сторонам сестры-царевны. Никого! Стали они младшую сестру журить:
— Полно-те, сестрица! Это тебе»
