счастье!..».
13 ноября 1987 год.
Петя, Петенька, Петруша… Ему уже месяц с небольшим. Он розовенький и веселый!
И вдруг захлебнулся свет за окном. Вскинулась, заметалась предновогодняя метель. В больнице стынут стены.
— Мамаша, отойди от дверей операционной! — Н-н-нет!!!
Хрустнула эмаль стиснутых судорогой зубов.
— За что? За что такой испытание? Медсестра… Что она говорит? У малыша аллергия на наркоз?! Сердечко остановилось?!? Мир рушится, как песочное нагромождение, и уже нечем дышать.
— Нет! Нет! Я хочу умереть! Пустите меня к моему сыну! Только не он! Мальчик мой…
— Тихо, тихо! Возьми себя в руки. Ребенку-то уже лучше. Слышишь?! Мамаша! Лучше ему.
Эля сползает по стене на пол, сгребая под ногти бесчувственных рук краску с панели:
— Спаси его, Боже, спаси…
— Дак спасли его, тебе говорят. Чего ты?
Постепенно все вокруг приобретает изначальный цвет, и уже солнце в морозные больничные окна.
— Эльмирочка, сегодня уж я подежурю около Петруши.
— Да что ты, мам! О чем ты говоришь? Разве я отойду от него?
И Лилия Федоровна понимает, что спорить с дочерью бесполезно.
— Ура! Папа приехал! Петя, твой папа приехал. Смотри, какой отец-то у нас бородатый!
Названный в честь великого реформатора Петра I, маленький сын ужасно боится футляра от гитары отца. Особенно, когда его открывают.
— Не плачь, малыш! Чего ты боишься? Это ж совсем не страшно! — зычно голосящего мальчишку голышом усаживают в футляр. Он вдруг умолкает и начинает, еще всхлипывая, улыбаться. Вот захлопал ладошкой по стенкам этого уже теперь совсем не страшного футляра.
— Ему понравилось! Он поборол свой страх. Юр, а наш сын растет!
В Уфе событие. Из Ленинграда приехала группа ДДТ в ее новом составе. Снова в этом городе Юрий Шевчук. Уже признанный Юрий Шевчук.
В зале дворца «Юбилейный» яблоку негде упасть. В центре, в партере уфимская комсомольская элита. Среди этой публики нет свиста и выкриков, только вежливые хлопки. Над ней нависла тишина, как пузырь воздуха в плотно сбитой вокруг массе из мощного дыхания, восторженного рева и пота, что ручьем между лопаток у Юры.
Эля идет по проходу между рядами к первому, где сидят друзья и близкие. Ее глаза застилает горячая пелена какого-то почти сладострастного упоения. Это доселе неизведанное, головокружительное чувство. Ее Юрка — победитель! Да, да! Именно победитель, вернувшийся в родной город со щитом!
«Только бы все прошло нормально. Сердце бы ему не схватило, как тогда. Юрка, Юрка… А какой длинный и трудный путь был к этому дню! Скотское гонение здесь в Уфе, мытарства в чужом городе, где его никто не знал. Подготовка к выступлениям. А этот реквизит, который я перевозила в Питер!»
На первом ряду не унимается Сережа Рудой:
— Чего это он? А?! Где «Поворот»-то? Когда будет петь «Поворот»? Хочу «Поворот»!
И свист… С Сережей вот так всегда… Потом будет очень долго болеть живот от смеха. Кто-то сзади возмущается:
— Кретин! Это ж Шевчук, а не Макаревич! — Сам кретин! Хочу «Поворот»!
Праздник сегодня здесь на первом ряду. И плевать на тех, кто солидно сидит в центре, в партере! Все равно их будильник отзвенел свое, на пару со злостной возней вокруг Юрки!
Барахлит аппаратура… Глохнет зал, взрываясь криками. В бушующем море лиц и рук мечутся лучи софитов, выхватывая реющие тряпки, изображающие флаги.
… «Предчувствие гражданской войны»… Юра поет, и от страшного откровения обреченно немеет душа. Кажется, вот-вот рухнут стены под ударами чего-то грядущего, такого непонятно жуткого, как гигантский черный шар-маятник там, в фильме маэстро Феллини.
Табличка на белой двухстворчатой двери: «Тихо! Работает приемная комиссия».
За длинным столом, укрытым скатертью, восседают люди искусства. Они уже порядком устали.
— Следующий!
На сцену выходит Пьеро в белом балахоне и колпачке на голове. Он двигается от правой кулисы какой-то необычной пластикой. Вот он замер, и у него из широкого длинного рукава показалась маленькая кукла, тоже Пьеро.
Своими большими, чуть выпуклыми глазами большой Пьеро приветствует куклу, отдавая уже ей предпочтение в этой игре.
Набирающий курс кукольников Павел Романович Мельниченко заинтересованно спрашивает:
— Кто это?
Пьеро сдернул с головы колпачок.
Черные волосы рассыпались по плечам:
— Я Эльмира Бикбова!
Весело, как-то очень задорно отрекомендовался он.
— Вы хорошо двигаетесь. Занимались где-нибудь?
— Да, я танцевала в труппе «Дизайн-Шоу».
— Ну, что ж, не плохо… Совсем неплохо!
Павел Романович улыбнулся и откинулся на спинку стула.
«Милая Эльмирка!
Ты заметила, что когда я уезжаю, мы ссоримся. Это превращается в дурную традицию… Это не только потому, что я ужасный человек. Мне, действительно, тяжело уезжать. Мне мучительны прощания:
Опять и опять,
Снова и снова…
…Впереди еще много работы и много жизни. Нас ждет с тобой еще немало счастливых минут. Я очень рад за тебя. Твои мечты сверкнули на горизонте…
Учись и береги Петрушу!
Мне, действительно, не понравилось, как ты последний раз читала — манерно и искусственно. Все пронизывает какой-то неверный, изначально взятый надломленный тон. Хотя с дикцией у тебя стало гораздо лучше!
И зря обижаешься!
Целую, люблю, Юра».
«… Знаю сама, что плохо читала. Просто, обидно стало. И на вступительное прослушивание я этот отрывок не взяла.
А мои мечты, в самом деле, сверкнули! Это точно. Я теперь студентка Уфимского института искусств, театрального отделения. Будущая профессия, (так записано в студенческом билете) — «Актер кукольного театра». Что ж, не получилось в Москве, не получилось в Ленинграде. У мамы такие глаза! Жалеет, что я бросила университет, в котором проучилась год. А я хочу быть актрисой, и непременно буду! Мама, в конце концов, поймет, что мне не жить без сцены!
Только нужно время и терпение, чтобы жить далеко от Юры. Ничего, как-нибудь… Ездить к нему буду».
В квартире повсюду резиновые рыжие клизмы с отрезанными наконечниками. На подоконниках, столах, полу.
— Что это?
Испуганно восклицает, увидев их, заглянувшая, как всегда, на минутку, Евгения Петровна.
— Это клизмы. Да, да! Не удивляйтесь, — это обыкновенные клизмы! Эльмира использует их как головки своих персонажей. Одевает на пальцы — вот так, и получаются всякие занятные человечки.
— Как интересно!
— В общем-то, да. Проходите, Евгения Петровна, чайку попьем, — Лилия Федоровна обводит глазами кухню в поисках чайника:
— Странно, почему-то не вижу чайника…
— Мам, он у меня на столе! — отвечает из ванной Эльмира, где она моет Петю. Мама находит, наконец, чайник и в смятении застывает с ним
