провел в Пуло девятнадцать лет!
— Чего вы хотите от меня? — потерял терпение Грант.
— Ваших указаний. Я спрошу пленного о размещении воинских частей в уезде, об оружейных мастерских, о госпиталях, о главных «комми», об обороне уездного центра. Какие еще вопросы задать ему? Он тоже, судя по всему, твердый орешек. По донесению нашего агента, он местный житель, служил комиссаром полка во время разгрома французов в Дьен-Бьен-Фу, старшего сына у него убили французы. Но я подберу к нему ключик, применю безотказный метод допроса: буду пытать при нем его ублюдка.
— Нет! — сказал Грант, вскипая. — Вы не сделаете этого!
— Почему? — искренне изумился Шин.
Грант окинул неприязненным взглядом щеголеватую фигурку капитана Шина, кичившегося своей безукоризненной военной выправкой. Этому солдафону, вымуштрованному выпускниками Сен-Сира, только бы маршировать перед президентским дворцом в Сайгоне под желтым знаменем с тремя красными полосами.
— Потому что здесь, как вы, должно быть, заметили, командую я!
Глядя на капитана Шина, Грант внезапно понял, что Шин ненавидит его. За то, что вынужден смотреть на американца снизу вверх, за то, что капитан Грант получает значительно большее жалованье, чем он, капитан Шин, ненавидит за то, что американцы не принимают всерьез армию Южного Вьетнама…
— Я имею полномочия!
— Я лишаю вас их!
— Вы не имеете права!
— Здесь я командую!
Капитан «красных беретов» подавил вспышку гнева, покусал губы под тонкими, как крысиные хвостики, усиками.
— О’кей! Не будем ссориться. Еще генералы кайзера учили: «Военная необходимость стоит выше права». А в вашей стране говорят: не разбив яиц, не изжаришь омлета. Решено! Я буду допрашивать отца мальчишки.
— Нет, сэр! — отрезал Грант, подавив желание кулаками расправиться с этим замухрышкой. — Ночью мы отправим пленного на ту сторону с помощью «небесного крючка».
— Но сначала я должен допросить его. Нам нужны сведения о районе ГВОА из первых рук. Так мы условились в Ня-Чанге. Кроме того, я прошу, отправить на восток и мальчишку. Он мой трофей, и я хочу, чтобы его передали моей жене.
— Это зачем еще? — насторожился Грант.
— По нашей традиции он пойдет ко мне в услужение. Вы знаете, что «комми» отняли у меня поместье и всех моих слуг…
Грант слышал, что офицеры АРВН превращают в своих личных рабов пленных детей Вьетконга, но как-то не верил в это, не хотел, не мог верить. И он, правнук офицера, павшего в войне Севера и Юга, в войне против рабства, отгонял от себя ту убийственную мысль, что он, капитан Джон Грант, стал союзником рабовладельцев.
— Вам этого не понять, — пожав плечами, сухо продолжал Шин. — Разве вы здесь не для того, чтобы защищать наш образ жизни? Итак, я иду допрашивать «комми».
Спор закончился тем, что Грант послал по радио срочный запрос в Ня-Чанг.
Штаб ответил в рекордное время:
«Подтверждаем полномочия капитана Тон Дык Шина».
— Прекрасно! — довольно усмехнулся капитан Шин, прочитав раскодированную радиограмму. — Пойду, допрошу красного. Я и так потерял слишком много времени, а ведь придется пользоваться подручными средствами. Вы, капитан, предпочитаете, разумеется, остаться в стороне?
— Я иду с вами, — морщась, точно от зубной боли, проговорил Грант.
Он шел за Шином, с ненавистью глядя в его узкую спину, на торчащие лопатки и уши и говоря себе, что он не имеет права оставаться в стороне от таких вещей, умывать руки, как Понтий Пилат. Он командир, он за все в ответе!..
По дороге к палатке капитана Шина Грант окликнул Харди и переводчика Стадза Хуллигана. Стадз окончил школу переводчиков сухопутной армии США — двухнедельная начальная языковая подготовка, шесть недель занятий исключительно на вьетнамском языке, тридцать две недели вовсе без английского языка. И все же капитан Шин прав: эти переводчики изъяснялись свободно лишь в борделях Сайгона. Пусть Стадз посидит на допросе — как-никак практика. Ну, а Харди — помощник командира по разведке, ему сам бог велел присутствовать на допросе.
Капитан Шин и пленный уселись друг против друга за самодельным, врытым в землю столом из бамбука, словно собрались мирно сыграть партию в шахматы. Но за спиной пленного, расставив ноги, встали двое «красных беретов». Грант взглянул на них и мысленно выругал себя: он до сих пор не научился различать этих людей. Точно так же он почти не различал друг от друга японцев и китайцев.
Харди сел, широко расставив колени, уткнул в ляжки дюжие кулаки. На лице — насмешливо-выжидательное выражение.
Заметно важничая, капитан Шин задал несколько вопросов пленному на вьетнамском языке и, по-видимому, остался недоволен его односложными ответами. Он медленно встал, скрестил руки на груди и, точно обдумывая следующий ход, зашел за спину пленного и вдруг молниеносно нанес ему три удара: правым кулаком по одному уху, левым — по другому и ребром правой ладони по шее.
Пленный беззвучно повалился на вытоптанную, жухлую траву.
Харди иронически хмыкнул и скрестил руки на груди: грубая, мол, работа, нас этим не удивишь!
По команде Шина его подручные быстро подняли пленного, снова усадили и крепко привязали его левую руку, ладонью кверху, к бамбуковому столику.
Грант не мог оторвать взгляда от этой руки, тонкой в запястье и кисти, но жилистой, натруженной. Руки крестьянина и воина. У капитана Шина руки холеные, в кольцах, со следами маникюра. И ногти длинные, почти как у китайского мандарина. Поразительно разные руки у этих людей. Может быть, вовсе и нет двух Вьетнамов — Северного и Южного, а имеются в едином Вьетнаме две породы вьетнамцев?
Движением почти женским Шин вытащил из воротника полувоенной куртки длинную толстую иглу с круглой бисерной головкой. Он схватил большой палец еще не пришедшего в себя «языка» и ловко, явно рисуясь, почти на целый дюйм вогнал иглу под ноготь.
Пленный с трудом подавил стон.
Харди ухмыльнулся: в Эм-Пи — военной полиции — где он служил, пока не проштрафился, и не такое видывали!
На распаренном лбу Джона Гранта выступили капли холодного пота. Хотя раскаленный, как в мартеновской печи, воздух обжигал тело и легкие, по спине продрал морозец.
Шин усмехнулся и медленно, с расстановкой повторил один из своих вопросов.
«Комми» молчал, глядя исподлобья на своего мучителя.
Когда Гранту приходилось в Штатах слышать о зверствах полиции или видеть сцены насилия по телевидению, он всегда мысленно становился на сторону жертвы.
Шин медленно вытащил из ножен японский кинжал с костяной ручкой и с силой воткнул его в столик рядом с привязанной рукой «языка». Он снова с нескрываемым нетерпением и угрозой повторил свой вопрос.
«Язык» молчал.
Один из «красных беретов» рывком заломил правую руку пленного за спину.
Лицо пленного исказилось, по
