Из праздника снова в бедлам!..
Бомба внутри.
Шмендра, «Маятник» Лето на Тир-Фради ещё не достигает середины, когда мёртвый вулкан затихает окончательно. Пошедшие дожди — впервые за последнюю пару месяцев не несущие с собой серного запаха — заливают потрескавшуюся землю, и природа острова замирает в пограничной точке хрупкого равновесия, будто опрокинутый наземь зверь с перебитой спиной: сумеет ли отлежаться или его тяжкие попытки подняться — лишь признаки агонии?
Большая часть племён, ушедших на север, наконец-таки прекращает попытки к сопротивлению. Особо упорные, правда, время от времени всё ещё совершают вылазки на святилище Креагвен, успевая или покалечить с десяток осквернённых зверей, или — что куда чаще — теряя половину своих людей и быстро отступая обратно в леса. Константин не следит за ними. Ему просто жаль тратить на это время.
Единственное, на что он позволяет себе порой отвлекаться — это Новая Серена.
Здесь теперь довольно тихо, хоть и население, поредевшее почти вполовину, продолжает жить своей жизнью, несмотря ни на что. Одним из самых востребованных ремёсел становится работа водовоза: телеги с огромными бочками теперь постоянно громыхают по улицам. Воду привозят с севера острова, одновременно с тем спешно прокладывая отводной канал с одной из незагрязнённых рек в долине Высоких Деревьев. Вернее, большую часть времени отбиваясь от мешающих строительству островитян, которым идея украсть их реку справедливо приходится не по вкусу. Кажется, за всё это время ни одной из сторон так и не приходит в голову попытаться договориться миром.
Дворец наместника очищают от трупов, но возвращаться туда после произошедшего пока никто не торопится. Уцелевшие придворные, которым повезло оказаться вне дворца в ночь расправы, теперь обитают в одном из Новосеренских особняков. Оттуда же правит и временный наместник — господин д’Эрве — человек, которого Константин с трудом припоминает при своём дворе как третьесортного интригана и приторного лизоблюда. Видимо, иных кандидатур не нашлось. А распоряжения с континента ещё не успели преодолеть многомесячного плаванья от Тир-Фради и обратно.
Константин знает всё это, потому что приходит в Новую Серену сам. Наверное, чаще, чем следовало бы.
Вот и сейчас он сидит в кресле над раскрытой книгой и вот уже с четверть часа не может перелистнуть страницу: буквы словно разбегаются под его взглядом, наотрез отказываясь складываться в наполненные смыслом строки. И дело вовсе не в вечернем полумраке, разлитом по резиденции де Сарде, не в незажжённом — как всегда незажжённом — камине, и даже не в том, что некогда любимая «Утопия» теперь кажется, скорее, наивной сказкой, нежели одним из занятнейших философских трудов современности. Просто мысли его безмерно далеки от чтения. Как и всякий раз, что Константин приходит сюда: в единственное место, где он позволяет себе вспомнить, что был человеком. Что отчасти всё ещё остаётся им, несмотря на новую божественную сущность.
Он меняется. Следы пережитого малихора, прежде ещё видневшиеся на лице и теле неприглядными серыми змейками сожженных вен, теперь полностью исчезают под узором пепельно-зелёных нитей. Корона древесных ветвей в его волосах становится гуще, а от затылка и вдоль всего хребта теперь тянется узловатый чёрный корень, расходящийся более тонкими побегами по коже спины, по рёбрам, по плечам, рукам — словно бы его тело вздумало отрастить себе ещё один скелет снаружи. Но дискомфорта это вроде бы не доставляет, носить привычную одежду не мешает тоже, так что этот факт не слишком-то волнует Константина. А изжелта-белые радужки глаз в обрамлении потемневших до черноты склер выглядят даже забавно. Лишь иногда вдоль позвоночника волной тревожных мурашек проносится мысль: а вдруг он изменится так сильно, что Анна не узнает его при встрече?.. Нет, нет-нет-нет, такого просто не может быть, никогда не будет.
Константин возвращается к многострадальной книге. И едва не роняет её от неожиданности, когда стеклянную тишину гостиной разбивает громкий стук в дверь. Сильный, настойчивый.
Константин настороженно прислушивается. Он не зажигал огня, ничем не выдавал своего присутствия. Может, просто какой-то пьянчуга ошибся дверью?
Стук повторяется. И ещё раз, и ещё. Через четверть минуты в дверь почти барабанят. А ещё через мгновение уже орут так, будто бы одной долбёжки недостаточно, чтобы переполошить всю улицу:
— Тук-тук-тук! Можно мне войти?
Мужской голос отчего-то звучит не в меру громко: словно Константин слышит его вовсе не через стены и массивную дверь, а куда ближе. И кажется этот голос будто бы… знакомым?.. Что за…
— Я знаю, ты тут! Открой мне, пожалуйста, Константин!
Он едва ли не подскакивает на месте. Кто здесь может звать его по имени? Кто вообще может знать, что он здесь, что он жив?!
— Я тут ещё немного покричу, ты главное впусти меня! — настойчивый гость явно не смущён отсутствием ответа. И столь же явно не намерен уходить.
Въедливый скрежет царапает хребет: словно натянутая где-то глубоко внутри ржавая цепь скрипит тревожным предчувствием.
Константин не встаёт с кресла. Лишь чуть перебирает пальцами в воздухе: рассохшийся косяк смещается на самую малость — достаточно для того, чтобы щеколда вышла из пазов. Достаточно для того, чтобы у него осталось время и место для атаки, если это потребуется. Проклятье, пусть до этого не дойдёт, только не здесь, только не в этом доме…
