И только одна Кетура твердо верила, что Иеффай и в следующем году избежит войны.
Это лето в земле Тов было для нее временем спокойного и прочного счастья. Сладостно было ей стоять победительницей перед поверженной врагиней, сладостно видеть Иеффая вознесенным над братьями и над всем народом Галаада, радостью и гордостью были наполнены ее дни в Массифе. Но и в Массифе, и в тех городах Васана, которые подчинил себе Иеффай, всюду чудилась ей опасность – слишком много было там обиженных, мечтавших расправиться с победителем. Нет, эта Массифа, где жили Ягве, его священник и сыновья Зильпы, жаждавшие втянуть Иеффая в войну против Аммона, против ее народа, казалась ей еще опаснее, чем северные города. Она была счастлива, что ее близкие вернулись в страну Тов живыми и невредимыми. Здесь, в этом диком краю, не было крепостных стен и враждебных ей законов. Здесь ее душа сливалась воедино со всем, что ее окружало.
И с Иеффаем соединяли ее теперь более прочные узы, чем прежде. Она знала, как он любит сражения, и понимала, чего ему стоило отказаться от войны с Аммоном. Он сделал это из любви к ней.
Однажды она сказала Иеффаю: «С тех пор, как ты решился жить в мире с моим народом, мне кажется, что мы с тобой навсегда остались на вершине Хермона».
Его поразило, как глубоко она его понимала и как глубоко ошибалась. Он чувствовал раздвоенность своей души и противоречивость своей жизни. Он был судьей в Галааде и был готов защищать Галаад – и в то же время он был сыном Леваны и не желал воевать с Аммоном. Он был военачальником Ягве и жаждал разгромить врагов своего Бога – и главарем отряда «праздных» людей; он был и героем, и воякой, и Гедеоном, и честолюбцем, стремящимся любой ценой создать огромное царство, и даже подумывал, не стоит ли ради этого отдать дочь в жены врагу Ягве. Все это было не так просто, как казалось Кетуре. Все было завязано в тугой узел.
Его тянуло выговориться перед Кетурой, обсудить с ней терзавшие его сомнения. И давно уже мучило, что он скрыл от жены свой разговор с Нахашем. Но он опасался повторить еще раз слова, сказанные им Нахашу. Они не были твердым обещанием, скорее лишь намеком на обещание; при повторении они стали бы определеннее, возымели бы большую власть над ним и прогневили Ягве. Так что лучше уж все это темное и туманное запереть в собственном сердце.
Он ответил жене, и в голосе его не было обычной радостной решимости:
– Ты говоришь, Кетура: я в мире с Аммоном. Но только до следующей весны. Ведь я – военачальник Ягве. Если Аммон пойдет войной на моего Бога, перемирие кончится.
Кетура испугалась. Но тут же решила: он просто хочет ее поддразнить, иногда он любил это делать. И спросила, смеясь:
– Не слишком ли ты строг к себе, Иеффай? Где бы Ягве нашел лучшего воина? Вы оба верны друг другу – ты и твой Бог. Ты освободил его город Массифу, а он заставил священника и эту женщину признать тебя полноправным сыном твоего отца и меня – первой женщиной твоего народа.
Он видел, что она в самом деле верит, будто он хитростью и кровью приобрел могущество в земле Тов и в Васане только для того, чтобы унизить своих братьев и возвысить Кетуру над Зильпой! Он слушал ее, едва удерживаясь от улыбки. Но потом его вдруг пронзила мысль: а ведь это и впрямь долгое время было его целью. И тут понял, как сильно сам изменился. Того Иеффая, который жаждал лишь отомстить своим недругам в Массифе, больше не существовало. Теперешний Иеффай стремился основать свое царство.
Кетура почувствовала, что мысли Иеффая далеки от нее; вероятно, она догадалась, что происходило в его душе. Все еще полушутя, но уже не без робости она спросила:
– Или теперь ты жаждешь большего? Хочешь стать повелителем четырех стран света?
Иеффай вдруг посерьезнел и ответил скорее своим мыслям, чем ей:
– Не знаю. Мне было хорошо, когда я услышал твой пронзительный крик в поле у Маханаима. Мне было хорошо, когда мы вместе охотились и отдыхали в дикой земле Тов. Мне было хорошо, когда мы стояли рука об руку на вершине Хермона. Но вчерашнее солнце зашло. А сегодняшнее еще за горами.
10
К Иеффаю прибыло посольство царя Нахаша. Пышная процессия выглядела весьма странно среди дикой природы. Послы привезли с собой дары – оружие для Иеффая, ткани и пряности для Кетуры, музыкальные инструменты для Иаалы.
Послание царя гласило: «Так говорит Нахаш, царь Аммона, Иеффаю, судье Галаада. В городе Елеалехе мы условились, что ты в течение года скажешь, что будет между Аммоном и Галаадом: дружба или вражда. Ночи становятся длиннее, вскоре наступит зима, а за ней весна – время, когда цари выступают в поход. Итак, скажи мне, Иеффай, сын Галаада, что будет между нами: общность шатра и циновки или же острие меча».
Иеффай выслушал послание с приветливым лицом и смятенной душой. Хотя по договору он не был обязан давать ответ до весны, требование царя было оправданно. Если мир не будет продлен, Нахашу придется еще до зимы заключить союз с Моавом и Васаном, дабы к весне собрать сильное войско. Глава посольства с напускным простодушием признался Иеффаю, что ему велено вернуться в Раббат-Аммон с ясным заверением судьи в дружбе, а еще лучше – с его дочерью; если же судья предпочтет довериться мечу, то послу следует ехать дальше, к царю Авиру в Васан. Иеффай наигранно-шутливо возразил:
– Здесь, в земле Тов, я не судья Галаада, а главарь отряда «праздных» людей. И война, естественно, прельщает меня больше, чем мир. Однако побудь моим гостем три дня. Твой царь приятен моему сердцу, и я скажу об этом своему мечу, если он начнет излишне меня
