промолчал.
4
В приемной первого секретаря обкома партии Половневу не пришлось долго ждать. Как только он доложился помощнику — молодому человеку лет тридцати, в белой рубашке, заправленной в серые брюки, — тот сейчас же пошел в кабинет. Оттуда вернулся минуты через две, пропуская впереди себя военных — одного с двумя ромбами, другого с тремя шпалами. Не прикрывая огромной тяжелой двери, обшитой черной кожей, приветливо пригласил:
— Пожалуйста, товарищ Половнев.
Кабинет Никитина удивил своей обширностью: комната с высоким белым потолком, чуть поменьше зала даниловского клуба. Посредине — два длинных стола, накрытых плотными зелеными скатертями, обставленных мягкими стульями с высокими спинками. Стулья обиты черной кожей, такой, какая на дверях.
Бросалась в глаза большая картина, написанная красками, изображавшая Ленина и Сталина, сидевших рядом на диване из ивовых или еще каких-то других очищенных белых прутьев. Она висела на противоположной от входа стене, над креслом секретаря. На стенах справа и слева — тоже в красках — портреты Калинина и Молотова.
Никитин встал из-за стола и быстро зашагал навстречу с дружелюбной улыбкой. На нем были полувоенная цвета хаки гимнастерка с отложным воротом, подпоясанная коричневым широким ремнем, и синие брюки с небольшим галифе, до блеска начищенные сапоги с невысокими голенищами.
Подойдя, он обеими руками крепко сжал руку Половнева:
— Здравствуй, Петр Филиппович. По совести сказать, не ожидал, что сегодня приедешь. Вчера только позвонили мы Александру Егоровичу. Думал: пока соберешься… Поутру сегодня даже пожалел: короткий срок назначил. А ты вон как! По-военному!
— Так время-то военное, Владимир Дмитрич!
Половнев остановившись, прямо, открыто черными глазами смотрел на секретаря обкома партии, ответно улыбаясь, и жесткие подстриженные усы его слегка подрагивали.
Он видел Никитина второй раз. Но в первый, по лету прошлого года, как следует не разглядел, потому что дело было под вечер и беседовали они сидючи бок о бок на дубовом кругляке, из-за чего он мог смотреть на Никитина больше в профиль.
А теперь он весь перед Половневым. Отчетливо было видно, что лицо секретаря обкома такое же немного монголоидное, как у Демина, сравнение с которым само собой напрашивалось: районный и областной секретари немного смахивали друг на друга и одинаково по-нижегородски-владимирски окали, с той только разницей, что голос у Никитина побасовитей, да и, разговаривая, он не прищуривал глаза, как делал Демин.
Никитин мягко взял Половнева под руку, провел к своему столу и усадил на такой же стул, какие стояли вокруг длинных столов посреди кабинета, а сам сел в большое мягкое кожаное кресло и почти утонул в нем, несмотря на свой выше среднего рост и изрядную объемность широкоплечего корпуса.
— Когда прибыл? — спросил он, усевшись и доверчиво, с явным расположением глядя на Половнева.
Половнев ответил, что приехал с резервным паровозом. Если бы не паровоз этот — опоздал бы часа на два, а то прибыл заблаговременно. Успел даже по городу побродить, посмотреть.
— Какое же впечатление от города?
— Тяжелое, Владимир Дмитрич! Очень тяжелое.
Никитин ворохнулся в кресле, в карих глазах его появилось не то вопросительное недоумение, не то настороженность.
— Тяжелое? Это почему же?
— По некоторым улицам — заграждения, колючая проволока… будто неприятель совсем близко… Неужели дела на фронте так плохи, что немец и до нашей области может добраться, как в восемнадцатом?
— Восемнадцатый не должен повториться, — сумрачно сказал Никитин. — Но есть указание быть готовыми ко всему… Вот мы и подготовились. Как по-твоему?
— Да неплохо… Город вроде ощетинился. Даже на крышах пулеметы, и люди около них… Будто не сегодня завтра сражение начнется.
— На крышах не простые пулеметы, а зенитные… противовоздушная оборона, — пояснил Никитин. — В августе уже два налета было… авиазавод бомбили.
— Ох ты! — всполошенно воскликнул Половнев. — И сильно разбомбили?
— Цехов не повредили… во дворе упало несколько бомб…
— Стало быть, уже и сюда достигают. Что же это творится? Колошматит нас немец. До коих же пор так будет, Владимир Дмитрич?
Никитин не ответил и нажал на одну из кнопок на столе, который показался вдруг Половневу непомерно просторным и пустым, несмотря на то что на нем умещалось порядочно всякой всячины: какой-то замысловатый, похоже из нержавеющей стали, чернильный прибор с двумя чернильницами, сбоку прибора — бронзовая статуэтка рабочего с молотом, опущенным к ноге; настольный календарь, две карандашницы с воинственно торчащими пиками кверху отточенных разноцветных карандашей; стопка синих папок.
Вошел помощник и остановился у порога.
— Много там народу? — спросил Никитин, кивнув в сторону приемной.
— Восемь человек, — ответил помощник.
— Извинись от моего имени и попроси всех прийти вечером. Распиши — кому когда. Начнем в семь. А сейчас мы побеседуем с Петром Филиппычем, потом я поеду в военный округ. Предупреди шофера, чтобы не отлучался. И насчет обеда для нас двоих распорядись… Понял?
— Все понял, Владимир Дмитрич, — сказал помощник и удалился, закрыв за собой дверь на замок, о чем Половнев догадался по звуку звонко щелкнувшего запора.
«Чудно! — подумал он, внутренне усмехаясь и немножко волнуясь. — При закрытых дверях со мной разговор! Не иначе, стружку снимать начнет. Они умеют это делать — володимирцы да нижегородцы… исстари народ мастеровитый».
Но Никитин вдруг объявил: надо немного передохнуть.
— С девяти утра, не вставая, сижу, — сказал он и, взяв снова Половнева под руку, повел с собой через другую, небольшую дверь, ничем не обитую, сделанную из дуба или под дуб. Дверь эта была в противоположной стене от главного входа. Половнев до той поры не замечал ее.
5
После обеда вернулись в кабинет. Усадив Половнева на стул за длинным столом, стоящим в зале, Никитин сказал:
— Ты сиди, а я похожу. Врачи велят больше двигаться, чтоб не полнеть. Видишь? — Он слегка тронул ремень на своем действительно полнеющем животе. — Да некогда и негде двигаться. Вот я иногда и хожу, благо кабинет просторный. Сейчас мы с тобой как следует поговорим, но сначала закурим.
Никитин протянул Половневу раскрытый бронзовый портсигар. Половнев взял папироску и стал потихоньку разминать ее пальцами.
Захлопнув и положив в карман брюк портсигар, Никитин сказал:
— Помнится, ты курил трубку, когда мы с тобой на бревне сидели… не стесняйся, можно и здесь.
— Она у меня с махоркой… надымлю, — хмуро отозвался Половнев.
— Ничего. Окна-то открыты, вытянет.
— Нет уж, я лучше папироску.
Минуты две курили молча. Половнев сидел на мягком стуле с высокой спинкой. Стул казался ему слишком мягким и неудобным. Никитин расхаживал по кабинету четким, почти строевым шагом. Ладно сшитые юфтевые сапоги слегка поскрипывали. На вид ему было лет сорок. Он чуть повыше и, пожалуй, пошире, а главное, пополней Половнева. Незаметно поглядывая на него, Петр Филиппович любовался им: всем человек
