– Не буду молчать! Почему я должна молчать?
– Если я услышу еще хоть слово, я вышвырну тебя обратно на улицу, туда, откуда подобрал!
– Вышвырнешь? Чтобы я рассказала людям, как ты продался австрийским евреям?
Шабо с ненавистью посмотрел на любовницу.
– Шлюха! – С этим грязным словом его внезапно покинули силы, и депутат тяжело опустился на стул. Шабо оказался в ловушке. Он пригрел на груди змею. Эта женщина обладала достаточной властью, чтобы погубить его. Он должен был успокоить ее, умиротворить, выиграть время. Неразумно угрожать с пустыми руками тому, кто держит оружие.
А Жюли тем временем бушевала. Презрительно брошенное оскорбление только подлило масла в огонь. Ее пронзительный голос – таким голосом природа почему-то всегда наделяет сварливых женщин – превратился в визг. Он летел через открытые окна на улицу. Соседи останавливались послушать, улыбались и пожимали плечами. У гражданина депутата Шабо происходила очередная любовная сцена с его borgnesse.[261]Нацией он, возможно, и правит, но с этой женщиной ему не справиться никогда.
Шабо попытался остановить Жюли:
– Успокойся, дорогая! Ради бога, тише! Тебя услышат соседи. Послушай меня, моя голубка. Послушай! Я умоляю тебя, детка.
Но только когда Жюли сделала паузу, чтобы набрать в грудь воздуха для новой тирады, Шабо наконец представилась возможность вставить слово. Он ухватился за нее и быстро заговорил. Он уверял ее, что она заблуждается. Он представил ей доводы, которые братья Фрей и Андре-Луи недавно приводили ему самому. Он, Шабо, добился отмены декрета, руководствуясь чувством долга. Награда, обещанная ему, заслужена; он может принять ее с легким сердцем. Его совесть останется незапятнанной.
Жюли, фыркая, слушала, но потом, усмотрев возможные выгоды в собственной покладистости, понемногу перестала ухмыляться.
– Я поняла. Поняла, любовь моя. Ты прав. Мы должны лучше жить, лучше питаться, лучше одеваться. Посмотри на меня. Я хожу в лохмотьях. Дай мне десять луидоров, я пойду куплю себе платье. – Она встала, подошла к Шабо и протянула руку.
– Через несколько дней, – ответил он с готовностью, радуясь, что буря миновала.
– Сейчас, – настаивала Жюли, – немедленно. Раз ты богат, я больше не хочу ходить в этих обносках ни минуты. Посмотри на это платье. Оно вот-вот расползется.
– Но у меня пока нет денег. Они должны поступить.
– Поступить? Когда?
– Откуда я знаю? Через несколько дней, может быть, недель.
– Несколько недель! – Жюли снова сорвалась на визг. – Ну и дурак же ты, Шабо! На твоем месте… – Внезапно она замолчала.
Более хваткая в житейских мелочах, Жюли заметила то, что Шабо проглядел. На его месте она никогда бы не допустила такой оплошности. Но теперь она сумеет исправить ошибку своего недалекого сожителя.
Два дня спустя она щеголяла в новом платье в красно-черную полоску, с высокой, по моде, талией, в новеньких туфлях и чулках, в новом домашнем чепце, из-под которого выглядывали аккуратно уложенные волосы. Гражданин депутат, увидев ее поутру, вытаращил глаза и потребовал объяснений. Жюли хихикнула и напустила на себя таинственность.
– Не все же такие глупцы, как ты, Шабо. Я не собираюсь умирать от жажды рядом с источником.
Вот и все, что она ему сказала, и Шабо ушел из дому, не на шутку встревоженный этой загадкой. Юний Фрей мог бы открыть ему глаза и даже собирался это сделать. Но, поразмыслив, финансист предпочел разыскать гражданина Моро и его друга де Баца, здравый смысл и способности которых получили недавно столь блестящее подтверждение.
Банкир застал друзей дома, на улице Менар. Тиссо впустил его в дом и провел в салон. Юний Фрей не пытался скрыть или затушевать тревогу, которая ясно читалась в его лице. Он немедленно разразился потоком горестных причитаний. Он объявил, что их предали, продали. Этот напыщенный дурак Шабо допустил, чтобы их тайну раскрыли. Его несдержанность выковала меч, который того и гляди падет на голову Юния. И теперь его, Юния, бессовестно шантажируют.
– Шантажируют! – Андре-Луи сразу углядел суть среди прочей словесной шелухи и оживился. – Нельзя ли узнать кто? С шантажистами у меня разговор короткий.
Его мрачная уверенность в себе подействовала на банкира ободряюще. Фрей пустился в объяснения. У Шабо есть домохозяйка – таким эвфемизмом банкир наградил Жюли, – она-то и стала предательницей. Эта мерзавка выяснила подробности истории с корсарами, явилась накануне на улицу Анжу и потребовала денег.
– Вы дали ей что-нибудь?
– А что мне оставалось делать? На некоторое время я заткнул ей рот. Это обошлось мне в двадцать луидоров.
Андре-Луи покачал головой.
– Этого мало.
– Мало! Боже мой! Вы советуете мне раздать все? Шабо сам получит…
– Не важно, сколько получит Шабо. Вам следовало дать ей две сотни. Тогда бы вы ее скомпрометировали. Остальное довершил бы я.
Но де Бац не согласился с ним:
– Вы не можете поступить с ней так, как поступили с Бурландо. Она располагает опасными сведениями.
Андре-Луи устранился от дискуссии, предоставив вести ее де Бацу и Фрею. В итоге они ни к чему не пришли. Когда так и не успокоившийся Юний ушел, де Бац объяснил, чего он добивался. Он потер руки и рассмеялся.
– Кажется, дело сделано. Пусть малышка Жюли устроит лавину.
Но Андре-Луи был настроен скептически.
– Разве это лавина, Жан? В лучшем случае снежок. Если Жюли осмелится швырнуть им в кумира толпы, она поплатится за свое безрассудство головой. Мне некогда думать о ней – пора приниматься за работу. Я должен написать для «Папаши Дюшена»[262]статью – панегирик Шабо за его труды двухдневной давности. – Андре мрачно улыбнулся. – Чем выше мы его вознесем, тем сокрушительнее будет его падение. И еще я обещал Эберу статью с требованием экспроприации всей иностранной собственности во Франции. Она должна иметь успех.
Но де Бац усомнился в необходимости второй статьи. Он считал ее преждевременной, о чем и сообщил Андре-Луи:
– Тем самым вы окончательно сокрушите Фреев, а они еще могут нам пригодиться.
Андре-Луи рассмеялся.
– Статья могла бы сокрушить Фреев, если бы не Шабо. Он кинется защищать их. Неужели не понятно? Это ловушка, в которую я надеюсь его заманить. Лебрен ему поможет. Оба будут скомпрометированы, а компрометация двух столь выдающихся депутатов – дело скверное. Народ учует запашок гниения.
