Комрак помолчал, потом судя по всему стал крошить папиросу и нюхать мокрый табак — до ноздрей принца донесся едкий сильный запах. Найл не проклинал его, не жаловался, просто молчал. Все они такие. Фаталисты. Занесло в Море мертвых, так сиди, не кукарекай. Энери прикрыл глаза. Мокрые волосы стали жесткими от холода. Он отстраненно попробовал пошевелить пальцами, с руками пока было все в порядке, а вот губы онемели. Запах табака приблизился, лодка качнулась. Найл перебрался к нему, осторожно устроился рядом, накрыл принца широченной, как плащ, шинелью. Сырое сукно остро пахло солью, йодом и чем-то кислым.
— Глупости, — пробормотал Энери, не открывая глаз. — Все равно сдохнем.
Найл ничего не ответил.
Лодку качало и качало, на бесконечной и безвременной зыби, их окружил ледяной туман, в темноте свивались и развивались седоватые щупальца. Первая же волна перевернула бы лодку, но волн здесь не было. И ветра. И берега. Бескрайнее полотно моря простиралось во все стороны, молчаливое, соленое, с тайным зеленоватым свечением из-под волн. Мертвое.
— Я слышал, в этих местах лед бывает под водой…светится зеленым. Целые глыбищи. Кто увидит, тому удачи семь лет не будет.
— Семь лет. Ну ты оптимист, — Энери натянул полу шинели до самого носа. От твердого бока найла исходило слабое тепло.
Зеленое, голубоватое свечение из-под черной воды. Это полуночные воды просачиваются в серединный мир и замерзают на немыслимой глубине, там где предметы не знают своих цветов. А потом лед отрывается и медленно-медленно всплывает на поверхность. Медленно, среди пения мириадов пузырьков воздуха. Наверх и наверх… Или это звенит в ушах. Лодка тошнотно качается, не двигаясь, и холод подбирается к самому сердцу. К ножу, засевшему в груди.
Энери вздрогнул и открыл глаза, но увидел лишь тьму. Такую, что заливалась в ноздри и уши. Густую, непроглядную. В этой тьме кто-то был. Чуждое присутствие, отдающееся горячими толчками в солнечном сплетении и холодом в висках.
Альм.
Или я просто умираю.
Присутствие длилось и длилось, запредельное, выматывающее душу, непереносимое. Словно бы кто-то светил прожектором прямо в голову и свет от этого инвертировался, стал черным.
Я просто ищу своего родича, хотел сказать Энери, но губы не слушались, их и не было. Были только чернота и молчаливое Присутствие.
Я ищу его! Мне нужно в Полночь! Энери мучительно проталкивал себя через мясорубку собственного глохнущего сознания, пытаясь докричаться до этого…что такое альмы, никто не знал. Я ищу! Я Анарен Лавенг!
Темнота вздохнула и расступилась. Энери вздрогнул, открыл глаза на самом деле. Над ним в густо-синем, лазурном, совсем не северном небе, медленно вращались незнакомые созвездия, звезды вспыхивали, угасая. Наступало утро. Теплый, с привкусом песка и пыли ветер плыл над лодкой. Комрак, измученный холодом, мирно спал сидя, уронив тяжелую голову на грудь. На его подбородке пробивалась щетина.
Энери сморгнул, облизал потрескавшиеся губы, чувствуя странный железный привкус. У него были ледяные — мокрые — ноги, а лицо уже согрелось. И внутри было холодно. А хуже всего оказалось ясное понимание, что Алисана в Полночи нет. Привиделся ему альм в бреду, или приходил на самом деле — ощущение было таким четким, что было равно знанию.
Мучительно хотелось есть, подводило живот. Анарен выбрался из-под своей половины шинели, перегнулся, глядя за борт. Другие воды. Другое море. Без берега.
Умирать быстро — от холода, или медленно — от голода и жажды, разницы особой нет. И дело не сделано. Альм знал, что принцу не надо в Полночь, и вытолкнул лодку… куда-то. Что ему стоит. И в здешних водах, в отличие от тех, других, ледяных, отчетливо ощущалось течение. Оно куда-то несло и лодку, и спящего найла и Анарена, бессмысленно глядевшего на светлую гладь моря. А потом он увидел лицо.
Лицо поднималось к нему из этой светлой глубины, из волн таких ласковых и теплых, какими они могут быть только на юге. Ни клочка тумана не нашлось, чтобы скрыть его очертания — смуглую кожу, широко распахнутые лиловые глаза, обведенные синими тенями ресниц, серебристую чешую на плечах. Невозможные эти, синие, кобальтовые нурранские волосы, длинные-длинные, дымными прядями расходящиеся в воде. И дальше — медленным движением к свету, как со дна памяти — смуглые раскинутые руки, и очертания ребер, схваченных костяными, резными чешуями, юношеский впалый живот… а потом плавный поворот и дальше — изумруды и бронза, перламутр, лиловые, густые тени чешуй, радуга плавников, трепещущих, полупрозрачных. Шипы на спине и локтях, костяные, блистающие лезвия. Получеловек- полудракон.
Мигеле.
Анарен, не помня себя, поднялся, шагнул вперед, лодка опасно шатнулась. Лиловые глаза смотрели на него бессмысленно и сонно, не узнавая. В них не было ни тени разума.
Создание, бывшее когда то Мигеле Нурраном — а Энери вспомнил его так живо и ясно, что резануло сердце и вмиг разлетелись все стеклянные стены, что он выстроил за долгие века вокруг своего предательства — не узнало его и, значит, не могло простить. Никогда.
Летта бы простила, Анарен знал. Это не она держала его здесь, в круге земном, бесконечно возвращая в мир, до краев заполненный чувством вины.
— Нурран, — он позвал, и негромкий, срывающийся голос прозвучал здесь странно и нелепо. Жалко.
Фолари, встревоженный непривычными звуками, нырнул, протащив под поверхностью моря все свои блистающие шипы, и радужные одеяния плавников, и бесконечный хвост, потом высунулся недалеко от носа лодки. Безупречно вырезанные губы приоткрылись и за ними мелькнули зубы, острые, млечно-белые, изогнутые, как рыбацкие иглы.
— Мигеле. Нурран… ну прости меня, — просипел Энери. — Я… прошу прощения. Мне жаль!
Морское создание медленно нарезало круги вокруг лодки, поворачиваясь то на бок, то на спину. не сводя с принца немигающих глаз. Волны качали его сонно и плавно, словно вздыхая. Солнце всходило над морем и никак не могло взойти. Вечное утро. Вечное забвение.
— Мигеле! Мать твою! Я! — Анарен наконец заорал, грязно выругался, голос сорвался. — Я прошу у тебя прощения! Прости меня! Сволочь ты этакая! Рыба безмозглая, паршивая! Я виноват перед тобой! Это я, я сдал тебя отцу! И еще раз бы сдал, гаденыша! Что ты на меня таращишься? Где ж твои песенки, а? Сука! Подонок!
Он выкрикивал самые грязные ругательства, которые мог вспомнить, разрушая розовую тишину над морем, пытаясь осквернить ее и разломать, чтобы хоть как-то достучаться до того, кто плавал в этих водах уже много столетий. Совершенный, прекрасный, не имеющий ни души, ни разума. Недосягаемый.
Анарен не услышал, как проснулся Комрак и долго, молча смотрел на зареванного и встрепанного принца, который выкрикивал бессмысленные угрозы и слова покаяния пустому, равнодушному, серебряному морю.
Глава 28
Он медленно пробирался среди солнечных пятен и зеленых побегов, лес вокруг города Изгнанника был светлый, редкий. Деревья росли привольно, никто не убирал отсюда замшелые поваленные стволы, с земли пробивалась молодая поросль, а высоко над головой шумели темные листья. Еще лес был странный. У корней бука копошился какой-то то ли зверек, то ли птица — Сэнни пригляделся и увидел, что это толстенький корявый альраун с торчащим из сморщенной головенки пучком листьев. Он медленно возился и покручивался, выкапывая себя из сухой лесной почвы и пожелтевшей хвои.
