Что происходит, когда душа покидает тело? Рай или проклятие? Перерождение? Единство с Богом? Или забвение? Верований много. Однако в Ордо Коструо мы учим, что, когда душа расстается с телом, она некоторое время остается здесь, на Урте, в качестве бестелесного призрака. Рассеивается ли она в итоге или же уходит в какое-то другое место, мы можем лишь предполагать. Что мы знаем наверняка – так это то, что маг способен общаться с духами и воспринимать то, что воспринимают они. По земле бродят миллионы духов, и, общаясь с ними, теоретически можно знать обо всем, что происходит на Урте.
Коллегиат Ордо Коструо, ПонтГоры Нимтайя, Антиопия
Юльсент 927
1 год до Лунного Прилива
Первый луч солнца пробился сквозь расщелину в горах на востоке, и от мусорной кучи донесся тихий стон. Куча находилась с подветренной стороны от скопления полуразвалившихся глинобитных хижин. Дрожащий всхлип повис в воздухе, словно приглашая хищников. И действительно, вскоре, крадучись, появился опасливо принюхивавшийся шакал. Издалека доносилось завывание его сородичей, однако он, чувствуя, что добыча близко, не издавал ни звука.
Вот она: бесформенная куча судорожно вздрагивающих пеленок, из которых торчали беспрестанно трепыхавшиеся маленькие коричневые ножки. Осторожно оглядевшись по сторонам, шакал двинулся вперед. Беспомощный новорожденный затих, когда зверь навис над ним. Он еще не понимал, что обнимавшее его теплое существо больше не вернется. Ему было холодно, и он начинал замерзать.
Шакал не видел ребенка; он чуял еду и открыл пасть.
И в следующее же мгновение, пролетев по воздуху, больно врезался своей задней частью в валун. Мучительно извернувшись, он попытался броситься наутек, однако вместо этого беспомощно сполз по склону, на который еще недавно легко взбегал. Ополоумевшие глаза выискивали угрозу, но так и не обнаружили ее. Между тем одна из его задних лап оказалась раздробленной; далеко уже было не уйти.
Закутанная в лохмотья фигура, словно выросшая из-под земли, скользнула к шакалу. Зарычав, зверь силился укусить поднявшуюся и тут же опустившуюся руку с камнем, но следом раздался приглушенный хруст и брызнула кровь. Из-под грязного балахона показалось обтянутое пергаментной кожей лицо старухи, обрамленное напоминавшими железную проволоку волосами. Женщина наклонилась так, что ее губы почти коснулись морды шакала.
Она вдохнула.
Позже в тот день старуха, скрестив ноги, сидела в пещере высоко над засушливым суходолом, голым и бугристым. Свет играл с тенями на выходах скальной породы. Старуха жила одна, так что некому было воротить нос от зловония немытого тела и отводить свой взор при виде сморщенного лица. Ее кожа была темной и сухой, а спутанные волосы – седыми, однако, разводя костер, она двигалась достаточно грациозно. Дым уходил в расщелину в скале – хитроумное подобие дымохода, обустроенное одним из ее внучатых племянников. Старуха не помнила его имени, однако это лицо по-прежнему стояло у нее перед глазами.
Она со знанием дела вливала воду в крошечный сморщенный ротик новорожденного – одного из детей, которых жители деревни каждый год оставляли дюжинами, нежеланных и обреченных со своего первого крика. Они просили старуху лишь о том, чтобы она убедилась, что эти дети отправятся в рай. Жители деревни почитали ее как святую и часто обращались к ней за помощью; богословы же терпели старуху, глядя на ее присутствие сквозь пальцы. Иногда какой-нибудь фанатик пытался изгнать «ядугару» – ведьму, однако их нечасто хватало надолго: изобличительные речи никто не слушал. А если они пытались сделать это силой, старуху не удавалось отыскать.
Жители деревни нуждались в ее заступничестве перед предками. Она говорила людям то, что им нужно было услышать, взамен получая еду, питье, одежду, топливо – и их нежеланных детей. Они никогда не спрашивали, что с ними происходило, – жизнь в этих краях была суровой, а смерть настигала быстро и оставалась ненасытной.
Ребенок на ее коленях громко заплакал; его ротик просил еды. Старуха смотрела на него безо всяких эмоций. Она тоже стала шакалом, пусть и иного рода, прабабкой своей собственной стаи. Когда она была помоложе, за ней увивались любовники, и однажды она зачала, родив девочку, которая стала женщиной, приведя в этот мир гораздо больше детей. Ядугара по-прежнему присматривала за своими потомками, пешками в ее невидимой игре. Она жила здесь дольше, чем кто-либо мог представить, притворяясь, что стареет и умирает и что ей на смену приходит другая. Пещера-склеп, в которой якобы хоронили ее предшественниц, оставалась пустой – во всяком случае, в ней не было их останков. Вместо этого там были захоронены кости чужаков. Время от времени она отправлялась странствовать по миру, используя десятки обличий и имен, представая то молодой женщиной, то старой каргой, подобно какой-нибудь богине времен года в солланских верованиях.
Старуха не кормила ребенка – это было бы расточительно, а расточительность считалась непозволительной роскошью в этих краях, особенно для нее, платившей за свое могущество столь высокую цену. Она бросила в огонь щепотку порошка. Цвет пламени сменился с ярко-оранжевого на глубокий изумрудный. Огненные языки взвились выше, однако уже через несколько секунд в пещере заметно похолодало. Дым стал гуще. Ночь словно бы вдыхала его.
Время пришло. Из кучи лежавших у ее ног безделушек старуха достала нож и нажала им на маленькую грудку младенца. На мгновение она встретилась с ним глазами, однако в ее взгляде не было сомнения или сожаления. Она утратила эти эмоции еще в юности. За свою долгую жизнь женщина проделала это уже больше тысячи раз в самых разных уголках двух континентов; для нее это было столь же необходимо, как пища или вода.
Лезвие вошло между ребер младенца, и его короткий крик стих. Маленький ротик открылся, и ведьма прижалась к нему губами. Она вдохнула… И ощутила гораздо большее насыщение, чем с шакалом. Если бы ребенок был старше, она бы насытилась еще сильнее, однако выбирать не приходилось.
Старуха отложила мертвое тельце – оно станет пиршеством для шакалов. Сама же она получила то, в чем нуждалась. Ведьма позволила дымной энергии, которую вдохнула, разлиться по своему телу. Она испытала прилив сил, который давало лишь пожирание души другого. Ее зрение прояснилось, а тело наполнилось жизнью. Насытившись, она вновь почувствовала, что ее окружают духи. Впрочем, на это ушло некоторое время – духи знали ее и добровольно не стали бы к ней приближаться. Однако ведьма сумела подчинить некоторых из них своей воле, выбрав из их числа фаворита.
– Яханастхами, – тихо пропела она, посылая липкие потоки энергии.
Она поворошила золу, заново раскочегаривая костер и подсыпая в него еще порошков, чтобы дым стал гуще.
– Яханастхами, явись!
Долгие минуты прошли прежде, чем в дыму возникло лицо ее духа-хранителя, белое, как неокрашенная лантрикская карнавальная маска. Его глаза были пусты, а рот – черен.
