чего нельзя было сказать о Федоре, князь Федор вел себя так, будто арестовали его, а не Юсупова.
Великого князя Дмитрия Павловича так же, как и Юсупова, задержали в Петрограде, а утром пришло распоряжение и о его аресте. Собственно, этот арест, как и арест Юсупова, не был похож на те аресты, что привыкла видеть широкая публика, когда задержанного в наручниках, с перекошенным лицом, волокут по улице жандармы: Дмитрию Павловичу поступило распоряжение от командующего главной квартирой царя генерала Максимовича – никуда не отлучаться из Питера, и все. Но и этого было достаточно.
Обстановка накалялась. Газеты пока молчали. О том, что убит Гришка Распутин, прошли лишь крохотные сообщения, да и то в некоторых изданиях, в двух или в трех, – из-за ответов Пуришкевича и последующих поправок Юсупова, которые стали известны, было указано, что «убита какая-то собака».
Императрица Александра Федоровна, отдав распоряжение об аресте великого князя и Юсупова, превысила свои полномочия. Такое распоряжение мог отдать только государь. А государь в это время находился на фронте, в Ставке, и все происходящее в Питере доносилось до него лишь как далекое эхо.
Сказывают, что весть об убийстве Распутина он принял со странно веселой, облегченной улыбкой, настроение у него, как было подмечено очевидцами, сделалось приподнятым, и эта приподнятость не покидала его до самого отъезда в Петроград.
Он вообще отходил, преображался в Ставке, на фронте, вдали от своего царскосельского окружения, нудных рассуждений и жалоб Александры Федоровны; будучи человеком очень семейным, домашним, он в последние годы тяготился домом, Александра Федоровна допекала, добивала его, она и в этот раз из-за убийства «какой-то собаки» поспешила вызвать мужа с фронта в Петроград, хотя царю как Верховному главнокомандующему надо было сидеть на фронте – дела там шли очень неважно.
Юсупов перебрался в Сергиевский дворец к великому князю Дмитрию Павловичу – вдвоем, за коньяком и вкусной едой, было веселее коротать время. О том, что царица изменит свое решение до приезда Николая Второго, и не было речи.
В Сергиевский дворец позвонила Муня Головина, подозвала к телефону Феликса Юсупова. Захлебывающимся, истончившимся от слез голосом она сообщила, что Петроград считает убийцами Распутина его и великого князя Дмитрия Павловича, но она не верит этим гнусным слухам и советует Юсупову с Дмитрием Павловичем быть поосторожнее – на них готовится покушение.
– Это Рубинштейн с Минусом стараются, – услышав о покушении, мрачно проговорил Дмитрий Павлович, – это их проделки…
– Чьи бы это проделки ни были, а приготовиться к приему незваных гостей надо.
– Пусть лезут… Пусть даже предпримут лобовую атаку дворца – встретим достойно. Они еще не знают, сколько у меня здесь оружия.
– Меня о покушении предупредили еще вчера, – сказал Юсупов. – Звонили рабочие с Путиловского и Обуховского заводов, предлагали свою охрану.
– Они и сюда будут звонить, вот увидишь.
– Может, принять предложение?
– Обойдемся своими силами, – сказал великий князь, – я не думаю, что покушающиеся будут вооружены пулеметами и гранатами. А от наганов мы отобьемся.
Ночь была беспокойной. Около Сергиевского дворца появилось полтора десятка человек в бекешах с поднятыми воротниками, очень похожих на тех, что заявились вчера ко дворцу Юсупова. Вышедший к бекешам лакей спросил громко, генеральским голосом:
– Кто такие?
– Да вот присланы охранять вас. Кабы чего не случилось…
– Документы! – потребовал лакей.
Документов у «охранников» не оказалось. Все, как и в случае с охраной дворца на Мойке. И что это за «охранники», стало ясно, и то, почему они стараются передвигаться крадучись, почти не скрипя снегом, и отчего не вынимают рук из карманов. Из-за спины лакея выдвинулось несколько слуг с пистолетами, и «охранники» поспешили убраться.
Через полминуты они растворились в ночи, словно бы их и не было.
А труп Распутина продолжали искать, к этому действительно были подключены лучшие сыщики России.
Первая находка, которая была приобщена к только что начатому уголовному делу, свидетельствовала, что Распутин действительно отправился «кормить рыб», – это была «калоша № 11 черного цвета, покрытая пятнами свежей крови», но, распутинская это была галоша или нет, возник спор. Никто точно не мог подтвердить, что это его галоша, даже шустрая зареванная Дуняшка – «вроде бы его бота и вроде бы не его…». Нашли галошу на льду под Петровским мостом – примерзла к краю полыньи: видать, когда бросали с моста в темноте, – промахнулись.
Сторож по фамилии Кузьмин, дежуривший на мосту в ночь с шестнадцатого на семнадцатое декабря, толком ничего сказать не мог. По его словам, мост пересекали лишь редкие машины, и все, никто не останавливался, а уж насчет того, что кто-то кого-то ухлопал и тело сбросил с моста в дымную черную промоину, сторож ничего не знал и только разводил руки в стороны:
– Сочиняете вы все!
– Как «сочиняем»?! – рявкнул на него генерал Глобачев, которому было поручено руководить поисками Распутина. – А окровавленная галоша откуда?
– Да мало ли откуда, ваше высокопревосходительство? Кто-нибудь из окна автомобиля выбросил. Решил надо мною, стариком, поиздеваться.
Весь мост был основательно исчеркан следами автомобильных шин – причем многие из них подходили прямо к самым перилам, очень близко, и сориентироваться по отпечаткам колес было невозможно.
Следом был найден обрывок рогожи с пятнами крови. Обрывок этот конечно же не имел никакого отношения к убийству Распутина – во дворце Юсупова даже не знали, что такое рогожа, но тем не менее клок рогожи тоже приобщили к числу вещественных доказательств. Один из наиболее дотошных следователей (а их набралась целая рота, вагон и маленькая тележка, не говоря уже об особо важных персонах – «высших чинах Министерства юстиции с министром во главе, прокуроре Петроградской судебной палаты, товарище прокурора, следователе по особо важным делам и представителе Министерства внутренних дел» – крупных государственных чиновниках, для которых не было ничего важнее, чем поиски Гришкиного тела, собралось еще больше) обратил внимание, что снег на перилах справа, в центре моста, «был сметен начисто, – стало быть, его сгребли чем-то тяжелым, например, телом, которое старались перекинуть через перила».
– Вывод отсюда следующий, – сказал дотошный следователь генералу Глобачеву – фамилию этого следователя история для потомков не сохранила, но о нем впоследствии (так же безымянно) написал князь Юсупов, – Распутин был убит здесь, на самом мосту, тело его некоторое время лежало на перилах, а потом было сброшено вниз. – Следователь перегнулся и посмотрел в далекую черную муть промоины.
Глобачев тоже перегнулся, глянул в дымный проран, и у него задергалась правая щека.
– Ну что ж, может быть, – проговорил он неуверенно. – А рогожа?
– Что «рогожа»? Рогожа вообще приплыла сюда сама по себе. К Распутину она не имеет никакого отношения. – В этом дотошный следователь был прав.
– Ясно. Водолазов сюда! – скомандовал Глобачев.
Через полчаса в стылую, такую стылую, что один вид ее вызывал стук на зубах, воду Невы стали спускаться водолазы.
Водолазы работали героически: провели под водой два с половиной часа, нашли на невском дне массу всяких вещей, даже ствол
