- Мое самодовольство всегда со мной, не тешь себя иллюзиями, - бормочу и, стараясь не терять времени, сам бросаюсь к псу. Игры кончились. Нет в ней души Куклы, только оболочка осталась. Гончая быстрая, быстрее, чем мне казалось. Она кидается мне на встречу, сбивает с ног. Я все-таки сшибаю одно из кандил, падают градом свечи…
Конечно, мать его, освещенные.
… в тех местах, в которых они меня задевают, вздувается и лопается кожа, покрывается волдырями, как при ожогах. Я взмахиваю рукой, гася все, что горит, тлеет или только пробует тлеть и снова перехватываю инициативу.
Поднимаю кандило и швыряю им в собаку, не обращая внимания на боль, которая прошивает от ладони всю руку насквозь и отдается в позвоночнике. Действует на меня, должно подействовать и на нее. Тяжелая хрень врезается в грудь гончей, почти заставляя ее упасть, а я наваливаюсь сверху, прижимаю эгрегора к полу, тянусь рукой к пасти.
Пора с этим заканчивать. Достало.
Я понимаю, что это будет непередаваемо мерзко, но другого варианта не вижу, разжимаю челюсти суки, давлю сильнее, выпускаю всего себя. Кожу опаляет жаром, Его гневом мгновенно, стискивает, сжимает все внутри, кажется, что давит и колет сам воздух тут. Боль почти такая же, как при падении. Почти, но не совсем. Ее можно перетерпеть. И я терплю. Надавливаю еще больше.
- Давай же, Кукла, - шиплю яростно, - ты же хотела этого когда-то.
- Я хотела не тебя, падший, а твою силу, - рычит она в ответ.
- Один хрен, - пожимаю плечами и крепче сжимаю пальцы. – Именем Отца!
Сука дергается, дрожит, извивается и каким-то совершенно непонятным образом выскальзывает из захвата, как будто просачивается сквозь пальцы. Оказывается сверху, ломая мне очередное крыло, выдергивая очередное рычание из моей глотки.
Бля.
Что-то происходит. Я не понимаю что, потому что непонятно откуда взявшаяся кровь попадает в глаза и мешает видеть.
- Давай, - скалится сука, все еще человеческие глаза смотрят с нескрываемым издевательством, почти победно. И я хватаю ее за горло. Так даже удобнее, главное не пропустить момент. Вблизи она еще уродливее, вонь еще тошнотворнее, и теперь я точно уверен, что под кожей копошатся не только личинки, но и мухи. - Грохни меня, и твоя шлюшка отправится следом.
Что?
Я застываю, замираю. Смысл брошенных слов доходит не сразу, а когда доходит, я готов забить тварь голыми руками. Просто забить, стравливая злость. Готов вырывать из ее тела куски мяса или что оно такое, готов смотреть, как она давится и захлебывается собственной кровью, готов избивать пока сам не свалюсь на пол. Хрен тебе, а не собирательница.
Я тянусь к собаке, но не успеваю ничего сделать. Башка гончей откидывается вдруг назад, как будто сама по себе, и над раззявленной пастью склоняется Элисте.
Какого…
- Эли, - хриплым карканьем, - не смей! – почти ору, потому что не знаю, что произойдет, если Громова попробует сожрать ведущую гончую.
- Тебя забыла спросить, - шипит в ответ Лис и склоняется ниже, почти касаясь губами ощеренной пасти, сквозь ее лицо проступает туманная маска пса.
И сука, все еще прижимающая меня к полу, вдруг замирает. Тянется из ее пасти к Элисте поток зловонной жижи.
Громова, мать твою, с хрена ли ты такая деятельная?
А по телу гончей бегут судороги, лапы скребут пол, из разодранного мной брюха продолжают вываливаться личинки, она рычит и дергается, но вырваться из хватки Элисте не может. Лис сильнее тянет уродливую башку на себя, и громкий треск позвонков эгрегора разрывает тишину церкви, заставляя прийти в себя.
Я пробую выбраться из-под придавившего меня огромного тела, но тварь больше не держат лапы, а мне чертовски мешают сломанные крылья. И за этой долбанной возней я теряю время. Время, которого и без того не хватает, потому что Элисте плохо. И с каждой секундой все хуже и хуже: скалится и щерится призрачная маска собаки, то проявляясь, то исчезая, мерцает так часто, что за этим почти невозможно уследить, дрожат руки, сжимающие голову эгрегора, проступают сквозь бледную кожу налитые чернотой ада вены.
Тело из-под твари все-таки удается вытолкнуть, из горла рвется рычание, потому что я, кажется, только что помимо перелома заработал еще и вывих: стреляет прямой наводкой мелкой дробью прямо в позвоночник, но мне плевать.
Лис задыхается.
Гончая теряет опору, стоит мне из-под нее выбраться, и валится на пол, хруст ее костей в этот раз еще громче и сильнее. Лис падает на колени вместе с эгрегором, чернота полностью затягивает зрачок и белок глаз собирательницы. Собачья маска на лице появляется и исчезает еще чаще, белеют костяшки тонких пальцев.
- Эли прекрати! – хриплю.
Громова не реагирует, все еще тянет в себя гнилую суть Ховринки, как будто не может остановиться, как будто Амбрела привязала ее. Лис задыхается, вздрагивает и кажется, что еще крепче обхватывает голову твари.
Ховрника дергается, что-то булькает, хлюпает и чвакает внутри нее, поток жижи не уменьшается, а кажется, что только, наоборот, растет и крепнет, пульсирует и дрожит. Ад Громовой не выдержит, Громова не выдержит, она уже меняется: черноту в венах заменяет болотная жижа, по маске призрачного пса расползаются желтушно-зеленые пятна, сводит спазмом лопатки и выгибает тонкое тело болезненной судорогой.
Лис стонет, длинно, громко. Ее стон продирает меня до основания, и я кидаюсь к Громовой, отдираю тонкие руки от башки Ховринки, пинаю суку, отпихивая подальше, поднимаю Элисте с пола. Ее не держат ноги, глаза все еще затянуты адом и маска по-прежнему на лице. Она будто застыла, будто увязла в Амбрелле.
- Давай, Лис, приди в себя, посмотри на меня.
Громова не слышит, пульсируют под кожей вены, место ада в глазах занимает зеленая дрянь.
Ладно.
- Отдай это мне, - я притягиваю собирательницу ближе и накрываю рот Громовой своим. Ховринку почувствовать просто, вытащить тоже: она лишняя тут, в Лис, в ее привычном запахе и вкусе. И я глотаю столько, сколько могу, глотаю, пока не чувствую руки Эли, упирающиеся мне в грудь, пытающуюся меня оттолкнуть.
- Зарецкий, ты, мать твою, что вообще делаешь?! – огрызается она, все-таки заставляя меня отстраниться.
- Это ты, мать твою, что делаешь?! – рычу в ответ. – Ты должна быть в Ховринке, а не здесь! Как ты вообще тут оказалась? Где остальные?
- Не смогли войти, придурок! Что ты выставил вокруг, идиота кусок?!
- О, отлично! – сжимаю я тонкие плечи. – То есть это я виноват?!
- Нет, я! – всплескивает Эли тонкими запястьями, сбрасывая мои руки со своих плеч.
Серьезно? Серьезно, черти ее дери?
- У меня все было под контролем, пока ты не появилась, - еще немного, и я взвалю ее на плечо и утащу отсюда.
