Как его зовут? Конечно же Натан Сёдерблум.
Глава 22. «Великое признание»
Едва состояние Альфреда Нобеля ухудшилось, дворецкий Август Освальд телеграфировал старшим племянникам. Послал он сигнал тревоги и Рагнару Сульману в Бофорс. Все немедленно отправились в Сан-Ремо, Сульман – поездом в тот же день. От Несшё он ехал вместе с Яльмаром Нобелем. Во время остановки в Копенгагене они получили известие о кончине. «Поездка выходит невеселая, однако правильнее всего все же отправиться туда», – писал Рагнар своей Рагнхильде1.
Первым на место прибыл Эмануэль Нобель. Вместе с дворецким Августом он встретил остальных на станции в экипаже Альфреда. Первое, что бросилось в глаза Рагнару, когда он прибыл на «Виллу Нобель», – это новехонький дом, построенный на участке. Август рассказал, что Альфред готовил подарок Рагнару и Рагнхильде, решив предоставить им отдельный дом на время многочисленных рабочих визитов. Рагнара охватила скорбь обо всем том, что уже не осуществится. Три года он жил идеями Альфреда Нобеля. Теперь все закончилось. Он поднялся в спальню к усопшему. «Исключительно тяжело видеть нашего друга и благодетеля таким. Лицо начало меняться и как-то вдруг постарело», – писал он жене2.
На письменном столе Рагнар нашел адресованное ему краткое письмо – последнее письмо Альфреда Нобеля. «К сожалению, мое здоровье снова ухудшилось настолько, что я лишь с трудом могу написать несколько строк, но вернусь, как только смогу, к интересующим нас вопросам. Преданный друг А. Нобель».
В доме ощущалась тревога. Яльмар и Эмануэль искали завещание дяди, но нашли лишь старое, 1893 года, на котором Альфред сделал пометку «отменено 27 ноября 1895 года». Лишь сутки спустя, когда они обнаружили расписку о получении от Стокгольмского Частного банка, все успокоились. Выяснилось, где находится завещание, в Стокгольме его вскрыли, и самые важные детали сообщили телеграфом Яльмару и Эмануэлю.
К ним относилась и просьба Альфреда, панически боявшегося быть похороненным заживо, перерезать ему сонную артерию. Изумленному Рагнару Сульману сообщили, что Альфред назначил его своим душеприказчиком – совместно с неизвестным ему шведским инженером Рудольфом Лильеквистом. Инженер держал электрохимический завод в Бенгтфорсе, в который Альфред только что вложил средства. Насколько было известно Рагнару, Альфред и Лильеквист виделись всего пару раз, однако Лильеквист, как и Альфред, был своего рода гражданином мира и свободно говорил по-английски. Возможно, поэтому выбор пал на него? «Не понял телеграммы. Мое имя упомянуто в завещании?» – ответил инженер, когда Рагнар сообщил ему новость3.
Шведско-норвежский консул в Сан-Ремо опечатал все комнаты. С лица Альфреда сняли посмертную маску, предназначенную для создания будущего бюста. Затем тело положили в дубовый гроб и поставили на первом этаже виллы. Вскоре гроб увенчало множество дивно пахнущих венков из живых цветов.
На плечи 26-летнего Рагнара Сульмана легла большая ответственность. «Лично я предпочел бы продолжить работу над неосуществленными идеями Альфреда; однако не знаю, содержится ли в завещании что-нибудь по этому поводу», – писал он в письме матери4.
В Париже молодой пастор Натан Сёдерблум только что отправил в Сан-Ремо письмо. Как и просил Альфред, он послал ему подробную смету создания скандинавской «образцовой» больницы, о которой они беседовали в ноябре и в чем Альфред пообещал со всей щедростью поучаствовать. Преисполненный интереснейшими идеями научных исследований, высказанными Альфредом во время банкета, пастор предложил ему стать членом проектного комитета.
Однако его письмо опоздало. Теперь Сёдерблума призвали в Сан-Ремо, чтобы отслужить заупокойную мессу. В его парижской квартире жена Анна Сёдерблум вычитывала корректуру пьесы Альфреда «Немезида». Натан Сёдерблум прихватил с собой экземпляр, прежде чем тронуться в путь. Пока за окном поезда проплывали пейзажи Роны, он читал и писал свою речь. «Немезида» – странная, прямо-таки богохульная пьеса. Однако какое-то зерно из нее все же можно извлечь. В половине четвертого утра пастор прибыл в отель в Сан-Ремо и «заснул под ритмичные вздохи Средиземного моря».
Светило солнце, когда на следующий день вскоре после обеда на «Вилле Нобель» совершалась месса, «среди покоя между окружающими нас горами и голубыми, пронизанными солнцем волнами Средиземного моря», – как сформулировал поэтичный Натан Сёдерблум. Перед небольшой кучкой собравшихся пастор говорил о духовной силе Альфреда Нобеля и «победах, которые он одержал, служа человечеству». Он страдал за одинокого человека, принявшего смерть «без заботливой руки жены или сына на холодеющем лбу». Пастор утверждал, что душа Альфреда до последнего оставалась горячей и чувствительной, без следа той «черствости», которую обычно несет с собой избыток богатства. «Перед лицом смерти нет разницы между мультимиллионером и бедняком-арендатором, между гением и посредственностью. Когда спектакль окончен, все мы равны», – заявил пастор Сёдерблум.
В первой половине дня он проходил мимо кабинета Альфреда и обнаружил там красивую библию, «потрепанную и почерканную». Видимо, это еще более укрепило Сёдерблума в его убеждении. В свою речь он вплел цитату из «Немезиды», которая, оторванная от контекста, представляла усопшего верующим человеком. Драматург Нобель вложил эти слова в уста наемного убийцы. Пастор Сёдерблум прочел их над телом Альфреда. «В молчании стоишь ты перед алтарем смерти! Жизнь на этой стороне и жизнь после жизни – вечная загадка; но угасающая искра пробуждает нас к святой мессе и заглушает все голоса, кроме голоса религии. Слово берет Вечность».
Потом Натан Сёдерблум прошел с похоронной процессией до железнодорожной станции. Стемнело. Оркестр играл Траурный марш Шопена, а по обеим сторонам дороги теснились люди, прочитавшие об усопшем в местных газетах. Там его описывали как давнего гостя города, известного своей благотворительностью, друга рабочих, который зачастую «платил им за день даже тогда, когда они не могли работать».
Рагнар Сульман устроил так, чтобы гроб с телом Альфреда отправили поездом в Швецию. Он знал, что его босс все больше и больше привязывался к родной стране и что в Швеции его имя всегда будет «среди наших великих людей».
В купе Натан Сёдерблум достал свой блокнот. Он быстро обрисовал сцену. «6.54 до Генуи. Тело поехало тем же поездом. Все стояли внизу. Я крикнул “прощай!” Они развернули в темноте экипажи».
Добравшись до Генуи, он подвел итоги дня, отправив открытку жене: «Состоялась красивая сцена прощания в доме этого трогательного старика. Я говорил на французском и на шведском»5.
Вскоре после этого Яльмар Нобель также покинул Сан-Ремо. Он отправился в Швецию, чтобы отпраздновать Рождество с семьей в Йето, но там его ждала еще одна семейная трагедия. За три дня до сочельника младшая сестра Тира упала во время рождественской стряпни, несколько часов спустя объявили, что она умерла.
Семейству Нобель предстояло до Нового года организовать двое похорон.
Рагнар и Эмануэль остались в Сан-Ремо еще на несколько дней и получили рукописную копию завещания, присланную почтой. Эмануэль не мог скрыть своего разочарования. Часть, положенная родственникам, с каждым завещанием все уменьшалась, и теперь превратилась в совершеннейшую мелочь на фоне огромного состояния. Рагнар тоже встревожился. Какова судьба Бофорса, что произойдет с лабораториями, со всеми экспериментами? В завещании на все это не выделено ни единой кроны.
