черноусый кубанский казачок, по-бабьи полотенцем повязал голову и, виляя бёдрами, под громовой хохот предстал перед верзилой сержантом!
— Ба-аба! Истованная бабёнка! В артисты тебя, сукина сына! — стонал, смеясь до слёз, запыхавшийся коновод. — Вытряхай душеньку!
Яков улыбался, ждал. Он был уверен, что казаки уймутся и без его напоминания. Он думал о завтрашнем дне. О том, что утром необходимо пополнить боезапасы, проверить оружие, тщательно осмотреть лошадей. Снова предстоял марш. Теперь — с новым комэском, старшим лейтенантом Строгановым. А Сапунова, под чьим командованием воевал Яков с Волновахи, уважаемого Колобка, назначили комендантом Дебрецена.
Яков перебирал в памяти, что предстоит сделать утром. А перед ним, выбиваясь из сил, ходила в залихватской пляске парочка, и на груди Житника подпрыгивали, серебристо проблескивали медали и звездастый орден Славы...
4
Строптивого войскового старшину Шаганова по излечении в госпитале с большой охотой взял в свой штаб казачьего Резерва «батько» Шкуро. В звании Павел Тихонович был повышен ещё летом, после боя с партизанами, когда принял командование сотней и, раненный в грудь, продолжал отдавать приказы, умело держа оборону, а затем и атакуя противника.
Покровительство шефа СС Гиммлера позволило Андрею Григорьевичу вновь ощутить себя полновластным человеком, с большими правами и возможностями. Удостоенный звания генерал-лейтенанта, «батько» не часто надевал мешковато сидящий на нём немецкий мундир. По Берлину, по Курфюрстендамм, он любил щеголять в дорогой чёрной черкеске с шестнадцатью газырями, украшенными серебряными головками, и в чёрной кубанке. Генеральские погоны и эмблема рейха — распластанный орёл на правой стороне груди — встречных повергали в недоумение. Даже патрули козыряли странному генералу СС, шагающему в сопровождении своих свиреполицых соплеменников. Оригинален он был даже внешне! Квадратная голова с тёмными волнистыми волосами, лишь слегка тронутыми сединой к пятидесяти годам, — непоклонная головушка! — ещё крепко покоилась на плечах. Лицо — небольшое, калмыковатое, с маленьким привздернутым носом — украшали подстриженные усики. Обычно выглядел Андрей Григорьевич хитровато-насупленным. Но стоило улыбнуться — весь облик преображался! Глазки в разлучье морщин обретали озорной и острый блеск, в нижней части лица появлялось нечто звероватое. Это противоречивое выражение настораживало, сбивало с толку собеседников. Тут и являл он дар отменнейшего балагура! Под его напором устоять было трудно даже эсэсовской элите, не говоря уж о красотках, коих «батько» атаковал без устали. Зная об этом понаслышке, Павел Тихонович убедился в справедливости молвы при знакомстве.
В гостинице «Эксельсиор», где размещался штаб Резерва, Шаганова встретил давний приятель, Василь Лучников. За два года он заметно облысел. Догнал Павла в казачьем офицерском звании.
— Безмерно рад! У нас лучшие силы. Андрей Григорьевич спрашивал о тебе. Идём, я доложу. — Василий чеканил шаги по коридору, демонстрируя выправку, по всему довольный собой и своим положением. — Начальником штаба у нас есаул Мино. Ты его должен знать.
— Нет, мы не встречались, — отрицательно дёрнул головой Павел, следуя за сослуживцем в приёмную «батьки», где над дверью грозовой тучей чернел, свешивался флаг «Волчьей сотни».
Дождавшись, войсковой старшина уверенно вошёл в кабинет, представился. Андрей Григорьевич, вставший с роскошного кресла, не выходя из-за массивного стола, выслушивал с приглядкой. Указал рукой на стул подле ближнего окна. И, ничуть не церемонясь, точно и забыл про посетителя, достал из кармана брюк расчёску, энергично причесал назад свои густые, волнистые волосы. И ошеломил первым же вопросом:
— Водку пьёшь?
— Когда есть желание.
— А как насчёт баб? Прыток?
Павел выдержал усмешливо-нагловатый, испытующий взгляд легендарного волокиты:
— За юбками не гоняюсь. Но в монахи не записывался.
Шкуро вдруг захохотал — громко и заразительно:
— Что такой серьёзный, Шаганов? Хочешь мир на свой лад перевернуть? Ни хренушки не выйдет! Не дуйся, живи со всеми одним казацким табором. Привыкай на земле. Всё равно мы, казаки, в аду в одном котле вариться будем! — Шкуро вновь засмеялся и вмиг посмурнел. Над переносьем залегла упрямая морщинка. — Знай. Ставку делаю на настоящих воинов. На эмигрантов. Подсоветским верю мало. Мы никого не предавали. Они — удосужились. Согласен, друже? Вот таким образом... В Линце, в Австрии, тоже мой штаб. Лагеря для резервистов. Есть он и в Праге. Со всей Европы собираем казаков, учим и передаём в дивизию Паннвица, чтобы развернуть её в корпус. Смысл службы ясен?
— Так точно. Мне приходилось заниматься вербовкой. Встречался с казаками в лагерях. Даже на родине.
— А где был? На Кубань попал?
— Да! Объездил и Ставрополыцину, и Дон.
Андрей Григорьевич передёрнул усиками, возбуждённо выскочил из-за стола:
— Я в Ставрополе венчался. У меня жена оттуда. В Гражданскую брал его. Люблю этот город... А меня, сукины дети, не пустили! От же б...! Тогда ещё, в сорок втором, надо было поднимать Кубань и Терек. Меня знают там. Ежели б я приехал, прогулялся по станицам, — немцы остались бы на Северном Кавказе. И у нас сейчас была бы казачья держава! Долго они телились, тюмкали. Вот и драпают отовсюду, голой ж... сверкают! А я бы всех казаков в Красной армии к себе перетянул. Кому они поверят? Мне, герою Белого движения, брату-казаку, или жидку-комиссарчику?!
Шкуро подошёл к шкафу нахмурившись. Блеснул открытой полированной дверцей и достал бутылку шнапса. Разливая по рюмкам, громко позвал:
— Иди сюда, брат! По единой чарочке за Кубань, Дон и Терек.
Павел взял пузатенькую посудинку, чокнулся с генералом. Приём явно смахивал на лёгкую попойку. Выпили ещё и расселись по прежним местам. Лицо Шкуро подёрнулось испариной, но мыслил он чётко и говорил твёрдо, не без иронии:
— Я эту должность, начальника Резерва, сам себе придумал. Пошли с Петром Красновым в управление СС, к Бергеру. Я и рубанул напрямик: «Тысячи казаков хотят воевать против Сталина, болтаются чёрт-те где. Дозвольте собрать их и сформировать казачью армию». А тот и клюнул, как девка на ириску! «Дивизия фон Паннвица, — отвечает, — разворачивается в корпус согласно приказу рейхсфюрера. Она нуждается в пополнении. Ваше предложение весьма интересно!» И вскоре — бац! Присваивают генеральское звание с правом ношения немецкого мундира! Теперь я имею возможность выдёргивать из лагерей, вырывать из немецких лап казаков. Забирать с фабрик, имений бюргерских. Трудовой фронт костьми ложится, не соглашается. Некому, дескать, работать. А я на СС напираю! Их «Остраум» меня поддерживает. Да и Восточное министерство на подхвате! Так что — две мамки. Две титьки! Уже сотворили кое-что. Пополнили Паннвицу... я его Панченкой кличу... дивизию. Перебросили из Кракова два наших полицейских
