Казачий алтарь
КНИГА ПЕРВАЯ
…И увидел я мёртвых, малых и великих,
стоящих перед Богом, и книги раскрыты были,
и иная книга раскрыта, которая есть книга жизни…
И тогда отдало море мёртвых, бывших в нём,
и смерть и ад отдали мёртвых, которые были в них;
и судим был каждый по делам своим.
Откровение, глава XX
Мой друг — твой товарищ.
Недруг твой — и мой супротивник.
Но если кто третий одному окажется любым,
а другому ненавистным, то повинны все трое.
И судьи нам, не разломившим хлеб поровну, — шашки.
Казачья клятва
Часть первая
1
…Мальчишки, гонявшие голубей, видели, как вдруг показались высоко в ясном предвечернем небе два чёрных крестика и — канули.
Но спустя несколько минут громоподобный гул круто покатился к хутору! Штурмовики низринулись с обожжённой зноем выси. Вот уже стала хорошо различима на закруглённых крыльях свастика! Ярко сверкнули стёкла кабин. Скользнули по улицам изломистые тени. И бомбы впервые рухнули на землю, горячую и родящую, пахнущую, как всегда в августе, молодой пшеницей и полынью.
Война!
Бомбёжка застигла многих хуторян на огородах. Будто стеганула по ногам размашистая плеть и — скосила. И лежали они, объятые неведомым страхом, вжимаясь телами в заклёклый чернозём, ощущая непрочность плоти своей и уповая на везение да высшую милость. Господи, сохрани и помилуй! И только старик Шаганов оставался неподвижен. С поднятой головой стоял он на береговой низине, высокий и худой, сжимая в руках косу. Ветер полоскал седую бороду, трепал подол линялой казачьей рубашки. На загорелом лице, искривлённом гримасой гнева, шевелились губы. В сердцах он даже замахнулся косой вслед самолётам, устремившимся к святопольскому шляху…
Война!
Как только взрывы затихли, хуторской люд, опасаясь повторного налёта, кинулся в укрытия, в прохладу сумрачных погребов. И вновь Тихон Маркяныч Шаганов, вопреки общей суматохе, подался с огорода без спешки, уступая настойчивому зову снохи Полины. Прежде чем спуститься в подземелье, повесил косу под застреху сарая и сладил самокрутку.
Ощупью он спустился на дно каменной темницы, где устоялся аромат дынь, пахло брагой и кислиной огурцов. В напряжённой тишине смутно обозначились силуэты женщин, примостившихся на опрокинутой пустой кадушке. Тихон Маркяныч чиркнул спичкой, прикуривая, и заодно высмотрел место на краю рундука.
— Ну, с крещением, милые! — неостывшим голосом проговорил старик и осёкся, удивлённый тем, сколь громко прозвучали под низкими сводами его слова.
Потрясение от внезапной бомбёжки сковало казачек немотой, ни Полина Васильевна, ни Лидия не откликнулись. Лишь в наклонном луче, падавшем от щели в дверце, блеснули испуганные глазенята правнука Федюньки. Он ёрзнул на коленях у матери и шёпотом спросил:
— Дедунь, а мы долго будем ховаться? А то холодно…
Лидия крепче прижала его к себе, а бабушка сдёрнула с головы косынку и укрыла плечи мальчонки, глухо проронила:
— Потерпи трошки, болезочка.
Ожидание новой беды томило души. Обострённый слух ловил малейшие звуки во дворе. Вот мимо погреба, квохтая, прошла разморённая жарой курица. Тонко жужжа, в полусвете пригребицы закружилась над ящиком с грушами оса. Потом послышалось, как проволокла цепь Жулька и так же, как обычно при раскатах грома, стала пронзительно взлаивать.
— Значится, уже близко фронт, — вздохнула Полина Васильевна и, помолчав, прибавила: — За грозу, глупая, принимает…
— Немцы? Да, мама? — встревожился мальчик.
— Они далеко, сыночка… Не бойся, — успокоила Лидия, жадно вдыхая запах его волос, припорошённых подсолнуховой пыльцой.
— Ты, Фёдор, не робь! — ободрил прадед. — Раз есть ты коренной казак, то должон не страшиться. Ни германца, ни турку, ни японца косоглазого. А чёрт явится — по рогам его! Понятно тобе?
— Ага.
— А как по уставу ответствовать?
Пострел заученно выкрикнул:
— Так точно!
— Во! Сразу видно, чейный ты правнук.
— Такое творится, а вы шуткуете! — не сдержалась сноха. — Яша на фронте. Степан Тихонович наш в голом степу. Сердце разрывается! А вам и байдуже.
— Будя! Неча нюни распускать! — Тихон Маркяныч швырнул окурок под ноги и встал с рундука. — Чо же теперича? Башкой об стену биться?.. Стервятники, небось, уже чёрт-те иде, а мы тута кости морозим! Вы как хочете, а я добровольно в яме[1] загинать не стану! Да и какой там фронт?.. Самая что ни на есть, обнакновенная гроза собирается. По горизонту тучки блукатили.
— Вы куда? Папаша! — всполошилась Полина Васильевна, но своеволец, горбясь, уже поднимался по ступеням. В распахнутую дверцу плеснул розовый закатный свет. Открылся клочек чистого неба. Повеяло теплом. И явственно донеслась канонада.
— А почему так долго гремит? И не гроза это вовсе, а война! — как взрослый, уверенно заметил Федюнька. — Я в кине про Чапая слыхал, как пушки бьют…
Мальчуган замер на полуслове, почувствовав кожей виска, что тёплая мамина щека вдруг стала мокрой. Он обернулся и сурово, как прадед, спросил:
— Ты чего, мам? Ты не плачь! Мы с дедуней как возьмём ружьё!
— Это я так… Замёрзла.
— Не к добру слёзы, — попеняла свекровь. — Надо богу молиться!
— Сами текут… А вдруг Яков где-то поблизости!
Полина Васильевна вздрогнула, но ответила не сразу:
— Нет. Далече он. Сердце не вещает.
Настилающийся саднящий гул, показалось, даже здесь, в погребе, колыхнул воздух. Задребезжала сдвинутая крышка кастрюли. Лидия напряглась, сильно прижала сынишку. Полина Васильевна торопливо закрестилась. Но вскоре на дворе стихло.
Тихон Маркяныч заглянул в дверной проём и проворчал:
— Туча самолётов пролетела. Анчибелы проклятые!.. Зараз принесу вам тёплую одёжу… Оно и правда. Пересидите час-другой. Бес его знает, чо у них на уме… А я вам буду обстановку докладать…
Бывшему старшему уряднику конно-артиллерийского дивизиона Тихону Шаганову на своём долгом веку с лихвой довелось наслушаться и посвиста пуль, и воя снарядов, и сабельных запевок. По приказу Главного управления казачьих войск, в начале столетия, часть, в которой служил Тихон, была направлена в Маньчжурию. В знаменитом сражении под Мукденом донцы-артиллеристы стояли насмерть, до последнего заряда. А затем, смекнув, что взяты в кольцо, ринулись в лобовую конную атаку. Сеча была жуткая. В числе немногих пробился к своим
