по другую сторону Атлантики, посчастливилось простоять дольше, демонстрируя и более удачные эстетические решения[1192]. Чаще, чем целые здания, возникали интерьеры «в восточном стиле» с мозаикой и плиткой, ажурными декоративными элементами из дерева и металла, напольными и настенными коврами. Места технического авангардизма, такие как вокзалы и водонапорные станции, украшались «мавританским» декором, и даже кладбища приобретали элементы экзотики. Китайские пагоды и деревянные японские арки были неотъемлемой частью городских парков[1193]. В отличие от подобных памятников Азии в Европе типичные европейские конные статуи властителей и полководцев никогда не вызывали отклика у азиатов. Всемирные выставки стали наглядной демонстрацией образцов архитектуры со всего мира или по крайней мере того, что таковыми считалось[1194]. Двум элементам явно выраженной «восточной» архитектуры удалось перерасти значение отдельного декоративного элемента, а именно базару и обелиску. Начиная с открытия на Западе первого торгового пассажа под названием «базар» в 1816 году и до современных торговых центров (shopping mall) восточная форма крытых рынков пользуется устойчивой популярностью. На европейских «базарах», однако, не было принято торговаться, как на рынках Востока. Наоборот, европейские базары стали новаторами в фиксации твердых цен[1195].
Своя история была у обелисков. С тех пор как Европа эпохи Ренессанса открыла мудрость древних египтян, обелиск служил ее эстетически идеальным символом. Он в меньшей степени символизировал современный Восток, чем совершенство древней цивилизации, достигнутое в глубинах прошлого. Новшеством стала идея украшать обелисками – чуждыми местной культуре объектами – центральные в визуальном отношении места европейских мегаполисов. Если позднее американцы решили поступить просто, самостоятельно соорудив монументальный пятидесятиметровый обелиск в честь Вашингтона, открытый в 1885 году в одноименном городе, то империалистические державы XIX века придерживались мнения, что для их памятников необходимо раздобыть оригинальные египетские обелиски. Так, два древних памятника под названием «Иглы Клеопатры» были установлены в 1880 году в Лондоне на берегу Темзы, а годом позже – в Центральном парке Нью-Йорка. Непревзойденным образцом подобных акций было водружение огромного обелиска в Париже, в центре площади Согласия 25 октября 1836 года. Паша Египта Мухаммед Али преподнес этот монолит весом в 220 тонн в подарок французскому королю. Паша не особенно высоко ценил памятники искусства домусульманского периода и воспользовался случаем, чтобы доставить таким дипломатическим даром радость французам, которые со времен боевых действий Наполеона в долине Нила были хорошо знакомым с древностями региона. В конце концов, паша нуждался в поддержке Франции, чтобы осуществить свое стремление к независимости от верховного правителя – султана Османской империи.
Вот только забрать этот колоссальный египетский подарок французы должны были сами. Не кто иной, как Жан-Франсуа Шампольон, расшифровщик египетских иероглифов, пользовавшийся равным почтением и во Франции, и в Египте, отправился в 1828 году в Египет, чтобы на месте выбрать обелиск в качестве подарка. Он порекомендовал западный обелиск из Луксора, и в 1831 году уже новое правительство Июльской монархии выслало специальный корабль с командой инженеров в Верхний Египет. Потребовалось пять лет, чтобы обелиск демонтировать, погрузить на корабль, переправить по водам Нила, Средиземного моря и Сены, доставить в Париж, выгрузить на берег и наконец установить на новом месте, устроив торжественное и зрелищное публичное открытие. В результате этого чрезвычайно дорогостоящего мероприятия памятник древнего периода истории Востока, монумент с предысторией в тридцать три века, украсил одну из самых оживленных площадей «столицы XIX века», где раньше работали гильотины[1196]. Бесстрастие огромного камня составляло разительный контраст кровавым спектаклям революционного времени. Обелиск, испещренный непонятными для большинства горожан иероглифами, был политически нейтральным памятником и обладал тем огромным преимуществом, что не мог вызвать никаких протестов. Он был единящим, а не раскалывающим общество символом и тем самым – полной противоположностью католическому храму, базилике Сакре-Кёр, возведенной в 1876–1914 годах на вершине Монмартра в качестве символа восстановленного порядка и власти церкви после разгрома восстания Парижской Коммуны. В отличие от обелиска этот постреволюционный памятник воспринимался многими французами как провокация.
Североамериканские и австралийские города приспосабливали различные европейские модели к местным условиям и потребностям своих обществ. Пригороды, как мы уже говорили, были английским изобретением, которое последовательно и в полной мере нашло применение в США и Австралии. Некоторые движения происходили и в противоположном направлении. Модель идеальной тюрьмы «Паноптикум», многоэтажного строения с камерами заключения, которые подобно спицам колеса смыкались в замкнутом пространстве внутреннего двора, откуда велось постоянное наблюдение, была разработана в 1791 году английским философом, теоретиком государственных и социальных реформ Иеремией Бентамом. Впервые реализована она была в США и уже оттуда реимпортирована. Американцы стали также первопроходцами в гостиничном строительстве. Начиная с 1820‑х годов в США существовали огромные гостиницы, которые европейцам казались казармами. Великолепие и громады коммерческих люксовых ночлегов пришли в Европу только в 1855 году с открытием «Гранд-Отель дю Лувр» («Grand Hôtel du Louvre»), где было семьсот номеров – беспримерное на тот момент количество. Этот тип зданий оказался настолько успешным проектом, что уже в 1870 году Эдмон де Гонкур жаловался на «американизацию» Парижа[1197]. Любой город мира, который хотел выглядеть современным и шикарным или, проще говоря, предложить комфортное жилье для путешественников, нуждался в отелях. Два десятилетия, предшествующие Первой мировой войне, были временем основания легендарных люксовых отелей в Европе, Японии и в части европейских колоний: «Мена Хауз» в предместьях Каира (1886), «Раффлз» в Сингапуре (1887), «Савой» в Лондоне (1889), «Империал-отель» в Токио (1890), «Ритц» в Париже (1898), «Тадж-Махал-палас» в Мумбаи (Бомбей, 1903), «Эспланада» в Берлине (1908) и прочие. В Бейруте уже в 1849 году существовал отель, который воспринимался европейцами как таковой. Города Северной Африки и Западной Азии обладали дополнительными преимуществами, поскольку здесь существовала испытанная временем традиция караван-сараев, которая легко поддавалась модернизации. Эти жилые комплексы, выстроенные вокруг внутреннего двора, служили и местом для ночлега приезжих торговцев и их скота, и площадкой для торговли[1198].
Регулирующее и проектирующее градостроительство
Развивались ли города XIX века по плану?[1199] Пожалуй, редко в какую эпоху планировали так много и так мало. Долгое время в типичных городах этого времени, быстрорастущих «шокирующих городах» от Манчестера и Чикаго до Осаки, любое волевое планирование отступало перед спонтанной силой насущных общественных преобразований. Городское планирование не могло возникнуть прежде, чем политические органы окажутся готовыми взять на себя эту задачу. Лондон, к примеру, долгое время не имел централизованной организации развития. Финансирование первой инстанции городского управления, Столичного комитета по строительным вопросам (Metropolitan Board of Works), впервые было обеспечено только в 1869 году. До 1885 года город не имел представительства в парламенте, соответствующего статусу мегаполиса, и не мог влиять на национальную политику. Только четырьмя годами позже
