в Лондоне был образован городской совет (London County Council). Посетители Манчестера, такие как Алексис де Токвиль и Чарльз Диккенс, ужасались тому, что в городе почти ничего не появлялось по некоему общему плану. Критики при этом упускали из виду, что вскоре после публикаций, повлиявших на общественное мнение о городе в 1830‑х и 1840‑х годах, в Манчестере возникло дееспособное городское управление, чутко реагирующее на социально-политическую ситуацию в городе[1200]. Учитывая недоразумения, связанные с ошибочным восприятием современников, и взяв на вооружение идею историка Джозефа Конвица, следует различать два типа городского планирования. Первый тип – проектирующее планирование, при котором разрабатываются основополагающий план и общий внешний облик города, а второй – регулирующее градостроительство, при котором город предстает как объект непрерывного технического и социально-политического управления. Общей чертой обоих типов являлось повышение значения профессиональных градостроителей, которые порой обладали мощным влиянием.
Регулирующее городское планирование возникло в Европе и Северной Америке в 1880‑х годах. Тогда городские элиты осознали необходимость перехода от паллиативных мер, каковыми еще оставались мероприятия периода раннего санитарно-гигиенического движения, к постоянной и непрерывной организации всех областей городской среды. Городская инфраструктура стала рассматриваться как регулируемая система. Технические и социально-политические аспекты этой системы обрели приоритет перед частными экономическими интересами (ярким примером таких интересов служит анархия при строительстве лондонских железнодорожных вокзалов). Не в последнюю очередь это означало меньшее уважение интересов собственников земельных участков. Повышение роли регулирующего городского планирования было заметно в тенденции к снижению щепетильности при экспроприации городских участков ради удовлетворения общественных интересов[1201].
Проектирующее городское планирование существовало, по сути, с древних времен и не было европейским изобретением. Его практиковали и в XIX веке. По крайней мере, в Китае и Индии принцип следования правилам геометрии власти и религии был более древним и более распространенным, чем в странах Западной Европы, где обычно требовалось соблюсти правильную ориентацию относительно сторон света при строительстве церквей, и не более того. Одной из простых, но в то же время эффективных форм планирования местности было единообразное растрирование пространства. Такая разметка лежит в основе и планов древних китайских городов, разбитых на квадраты, и геометрических планов некоторых европейских городов (Мангейм, Глазго, Валетта, Бари). Ее же можно найти в растровой сетке (grid), нанесенной не только на просторы сельской местности, но и на городское пространство в США. За небольшими исключениями, такими как Бостон или Нижний Манхэттен, все они следовали логике прямоугольного разбиения местности на ячейки. Бостон начала XIX века порой еще напоминал путешественникам средневековый европейский город, но вот в Филадельфии они уже наблюдали городской рационализм, претворяющий в жизнь направленные в будущее идеи Просвещения. Первым делом тамошняя земля была растрирована и передана в собственность, а затем уже растровая сетка заполнялась постройками[1202]. Но все же из‑за спекуляций земельными участками планомерное развитие время от времени выходило из-под контроля градостроителей[1203].
Планирование городского развития в XIX веке привлекало внимание именно потому, что оно не было рядовым явлением. Многие города на всех континентах чаще всего развивались стихийно. Так, например, происходило в Осаке, где меры, напоминающие городское планирование, впервые были приняты только в 1899 году[1204]. Возможность планового развития зависела от особых обстоятельств. Благоприятные условия для планирования города мог создать, например, опустошающий пожар – а мог и не создать. Предполагалось, что Москва после пожара 1812 года будет отстроена заново по плану, но в реальности порядка было меньше, чем в проекте. В большом пожаре 1790 года Мадрид потерял часть своего шарма архитектуры рококо, который незадолго до этого придал городу король Карл III. Это золотое время в Мадрид никогда не вернулось[1205]. Гамбург, наоборот, использовал шанс и реализовал преимущества городского планирования после пожара 1842 года. В 1871‑м году пожар стер с лица земли деловой квартал в Чикаго (но не фабричные здания). Позже город был отстроен заново и стал первой в мире столицей небоскребов[1206].
Стремительные темпы роста мегаполисов, с одной стороны, были способны сокрушить любые благие намерения администрации, все еще мыслящей барочными категориями; с другой стороны, они создавали все большую необходимость в организующем начале, способном внести порядок в разрастающиеся поселения. Необузданный рост Москвы привел к концентрации домов, садов и улиц, производивших на иногородних посетителей впечатление некоего хаоса, а не городского пространства. Реальный процесс урбанизации противоречил здесь всем существующим традициям градостроения, как модерным западным, так и российским[1207]. Подобная ситуация наблюдалась во многих других городах мира. Особенно резко планирование города менялось там, где на смену абсолютизму приходил новый режим, преследующий лишь неприкрытые частные интересы. Самым выразительным примером служит Мехико второй половины XIX столетия, когда закончился недолгий переходный период. После 1855 года, во время либерального правления Бенито Хуареса барочный облик города был безжалостно уничтожен. После отмены церковных привилегий это могло произойти безо всякого сопротивления. 1861‑й стал годом самых больших разрушений. За несколько месяцев были снесены десятки церковных зданий. Солдаты врывались внутрь и вырывали запрестольные образа, используя при этом тягу лошадей. Некоторые здания были спасены благодаря новому назначению: например, Национальная библиотека разместилась в переоборудованной под ее нужды церкви. Иконоборчество в крупном масштабе преследовало политические цели: либеральные интеллектуалы нации, только что получившей независимость, демонстрировали таким образом отказ от колониального прошлого, искусство которого считалось бледной копией европейского. На полвека раньше подобное произошло и во Франции, где внешний вид общественного пространства также подвергся радикальной секуляризации[1208].
Париж Османа и Нью-Дели Лаченса
Проектное градостроение было делом новым и осуществлялось в принципе в трех различных вариантах. Первый – хирургическое вмешательство в существующие городские центры и их радикальное преображение в соответствии с новой и всеохватной эстетической идеей. Таков метод Жоржа Османа. Сначала это была специфика Парижа, которую определяла политическая воля президента, впоследствии императора Луи Наполеона: модернизировать Францию, чтобы она опять стала европейским гегемоном, какой была при Наполеоне I. В 1853 году барон Жорж Осман, префект департамента Сена, был назначен директором общественных работ и в последующем наделен всеобъемлющими полномочиями и финансовыми средствами. В течение многих лет цели и методы его работы вызывали во Франции ожесточенные споры. Однако результаты доказали его правоту, и представления Османа о градостроении стали восприниматься как образец для подражания по всей Европе.
По масштабу планирования с проектом барона Османа могли сравниться лишь немногие города европейского континента, в первую очередь, пожалуй, Барселона[1209]. Часто из модели перестройки Парижа брали только отдельные элементы. Например, в Ноттингеме сразу заимствовали концепцию парижских бульваров, а позже, в 1880‑х, она была масштабно реализована в Буэнос-Айресе. Такое заимствование служило индикатором
