линию фронта и расслабились.
Я зашел снизу. Догонять пришлось минут десять, зато приблизился метров на сто. Хотел вообще почти вплотную, до верного, но вражеский аэроплан начал поворачивать. Может быть, заметили нас. Я застрочил из пулемета по передней части — днищу двигателя, баку с топливом, кабины. По моему приказу в пулеметной ленте каждая пятая была трассирующей. Оранжевые огоньки помогали лучше прицеливаться. Из-за того, что пулемет «виккерс» на «с-16» расположен слева от пилота, я взял слишком вправо. Отследив полет трассеров, сделал поправку и всадил почти половину ленты из пятисот патронов в фюзеляж, пока цель, повернув резко вправо, не вышла из зоны поражения. В это время по ней начал палить из ручного «льюиса» подпоручик Медницкий, а я вернулся к управлению аэропланом, чтобы догнать врага.
Пламя появилось на «ленере-б1» внезапно. Ни дыма, ни огоньков — и вдруг полыхнула почти вся носовая часть. Наверное, я продырявил бак с топливом, оно растеклось, попала искра… Воздушный поток быстро раздул пламя. Буквально через минуты полыхал весь аэроплан, изготовленный из покрытых лаком деревянных планок, фанеры и ткани, и падал, покачиваясь, напоминая подожженный кленовый лист.
— Фотографируй! — крикнул я лётнабу Медницкому.
Неподтвержденные цели не засчитываются, а мы сейчас над вражеской территорией, наших наблюдателей здесь нет.
Горящий «лёнер-б1», точнее, его остатки, и два тела, скорее всего, мертвых, рухнули на поле доспевающей пшеницы или ржи и подожгли его. К этому месту бежали крестьяне. Мы развернулись и снизились, сделали еще пару фотографий догорающих обломков, после чего полетели на свой аэродром.
161
Наступление Юго-Западного фронта замедлилось. На юге еще продолжается, а вот центр и восток замерли. Австро-венгры перекинули из Италии, а немцы с Западного фронта всё, что смогли. В итоге мы спасли итальянцев от полного разгрома и дали передышку французам. Чего это нам стоило, не знаю, но городское кладбище в Луцке растет стремительно, госпитали забиты до отказа, санитарные поезда не успевают эвакуировать раненых в тыл.
Я продолжаю служить в Восьмом авиационном отряде. Летаю почти каждый день, за исключением нелетных. Делать тут больше нечего. Городишко маленький и скучный. Иногда хожу на рыбалку по утрам, но это, так сказать, в свободное от войны время. Отдав улов, отправляюсь на аэродром, где встречаю есаула Ткачева.
— Ты, как всегда, вовремя. Есть срочное задание… — каждый раз начинает он с одних и тех же слов.
Я надеваю кожаную куртку и шлем, беру очки и «талисман» — сагайдак с луком и стрелами, иду к своему аэроплану «с-16». Там меня ждут летчик-наблюдатель подпоручик Медницкий, который, как мне кажется, днюет на аэродроме, и техник Уградов Семен Феропонтович, тридцати девяти лет, длинноногий с коротким туловищем и руками, растущими из правильного места. К технику все обращаются исключительно по отчеству. Он уж точно не только днюет, но и ночует в ангаре. Мне кажется, Ферапонтович с завязанными глазами за десять минут разберет аэроплан до винтика и за столько же соберет. Само собой, ждут они возле «Сынка», как зовет техник наш летательный аппарата, на обоих боках которого позади места для лётнаба нарисованы по красной звездочке, в центре которой черным написано название сбитого нами врага. Я ввел новую традицию в российском военно-воздушном флоте. Не хвалите.
Поскольку лететь нам на корректировку огня тяжелой артиллерии, я спрашиваю подпоручика Медницкого:
— Рацию погрузил?
— Так точно! — бодро отвечает он.
На Юго-Западном фронте организовали специальную радиошколу, в которую отправляют учиться лётчиков-наблюдателей и младших офицеров из артиллерийских подразделений. Начальником ее является поручик Жилин, профессор Николаевской инженерной академии, расположенной в Санкт-Петербурге. Сейчас она закрыта, потому что все преподаватели ушли на фронт. Подпоручик Медницкий закончил радиошколу еще до моего прилета сюда и получил допуск к единственной на весь авиаотряд радиостанции модели «Б3» французской фирмы SFR. Аппарат размером двадцать пять сантиметров в длину и двадцать в ширину и высоту. Весит полтора пуда. Дальность четкой передачи и приема — верст пятнадцать. Радиостанцию устанавливают на полу отсека летнаба, вертушку генератора, работающую от встречного потока воздуха, крепят на верхнем крыле по центру, а антенну с грузиком выпускают в полете через отверстие в полу.
Мы с Медницким занимаем места, Феропонтович, крикнув «От винта!», крутит его и запускает двигатель. Пока последний прогревается, я смотрю на карту, где отмечены обнаруженные всем авиаотрядом вражеские батареи, выбираю самого крупного калибра, строю маршрут. Карту засовываю за голенище правого берца. Так ее не сдует и всегда под рукой. Ручкой подкачиваю топливо, обогащая смесь, и сигналю рукой технику. Два его помощника отпускают хвост аэроплана, который устремляется по ровному грунтовому полю навстречу ветру силой девять метров в секунду. Отрываемся легко, набираем высоту. На трех тысячах метров обедняю смесь, чтобы больше поступало воздуха.
Начинаем работу с четырехорудийных батарей стапятидесятимиллиметровых гаубиц производства немецкой компании Крупп. Ими вооружены обе вражеские армии. Хорошие орудия. Единственный недостаток — дальность стрельбы всего семь с половиной верст, поэтому располагают их рядом с линией фронта. Приходится хорошо маскироваться, иначе прилетит аэроплан…
Первый снаряд нашей батареи падает с недолетом и сильно вправо. Мой летнаб тоже артиллерист, в подсказках не нуждается, быстро отстукивает азбукой Морзе поправку. Она короткая. В школе выработали сокращения для часто употребляемых команд. Второй снаряд ложится с небольшим перелетом, о чем сообщается на нашу батарею, которая выдает три залпа. Снаряд ложатся кучно, уничтожив три гаубицы из четырех. Еще два залпа — и мы летим к следующей цели.
Над следующей вражеской батареей кружимся дольше. Она расположила орудия на высоком холме со сравнительно крутыми склонами, поэтому наши снаряды то перелетают на другую сторону и не наносят вреда, то не долетают, повреждая не сильно. Только одиннадцатый залп ставит на ней точку.
Увлеченный этим развлечением, я не сразу замечаю опасность, хотя уже сделал вывод, что у военного летчика голова должна вертеться на тридцать шестьдесят градусов, причем не только по горизонтали, но и по вертикали. На нас заходил сверху, сначала сзади, а теперь, по мере поворота «с-16», сбоку немецкий «фоккер-е1». Это одноместный расчалочный (крылья поддерживают тросы) моноплан с двигателем восемьдесят лошадиных сил и пулеметом «шпандау» (немецким вариантом «максима»), установленном неподвижно перед кабиной и стреляющим с помощью синхронизатора через винт, благодаря которому в прошлом и начале этого года навел шороха на Западном фронте, как истребитель. У большинства французских самолетов двигатель толкающий, поэтому защиты сзади, через винт, практически нет, а у нас есть.
— Сзади слева! — крикнул я лётнабу и продолжил поворот с уходом вниз.
«Фоккер-е1» начало стрелять слишком рано и закончил слишком поздно. Видимо,
