же поплыли куда-то в сторону, свет их размазался по стене, и вся комната стала расплывчатой, словно «Титаник» пошёл ко дну и наша каюта наполнилась морской водой.
Я сполз с кресла на пол и на коленях просил у неё прощения, — она спала как невинный младенец, ничего не слышала, ничего не видела. «Прости меня, родная, — шептал я. — Как тебе не повезло с мужем. Как не повезло Косте с отцом. Простите меня за то, что я до сих пор ещё жив».
24.
Я проснулся среди ночи от страшной жажды. Лена спала рядом, по привычке закинув на меня ногу. Телевизор беззвучно мерцал в сумерках, заливая стены голубоватыми бликами. Светильники у изголовья кровати были выключены. Я решил подняться, но выяснилось, что я не могу даже пошевелить пальцем. Я ужаснулся и начал звать на помощь — мой рот открывался беззвучно, а из него вылетали лишь мелкие куриные перья. В этот момент я увидел периферическим зрением, как в тёмном проёме балконной двери появляется нечто…
Я повернул голову и увидел расплывчато, словно не в фокусе, широкое скуластое лицо с маленькими прищуренными глазами. Хрипловатый прокуренный голос молвил в полной тишине: «Это он», — моё сердце сорвалось в галоп, и по всему телу начала расползаться пупырчатая жуть.
Качнулась портьера, и я увидел совершенно отчётливо его лицо, — из-под козырька кожаной кепки меня буровили цепкие холодные глаза. Он пристально смотрел на меня и тихонько, крадучись, приближался к постели. И вдруг тишину спящего отеля разрезал душераздирающий крик — словно подали напряжение на мои голосовые связки:
— ААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААА!!!!!!!!!
Меня убивали в жизни много раз, но это не было так страшно, как алкогольный делирий. Поражает реальность происходящего — это как выход в иное измерение. Всю ночь я буду ходить по тонкому краю между тем миром и этим.
Я бился от ужаса словно на вязках, а жена обнимала меня, приговаривая:
— Всё кончилось, Эдичка. Всё кончилось. Это просто сон. Успокойся. Возьми себя в руки.
Она ошибалась: страшный сон только начинался. Отравленный алкоголем мозг превратился в портал для всяких сущностей, которые полезли через меня в наш мир. Я даже видел, как зелёные склизкие твари облепили спящую жену, — они словно отсасывали из неё нечто своими жадными присосками, их гладкие животы то раздувались, то опадали, то вновь раздувались… Только я уже больше не кричал — я растворился в этом явлении, я просто созерцал удивительные картины потустороннего мира. Я перестал существовать как личность.
Я даже не спал в эти моменты — я просто закрывал глаза и приходили бесы. Они били меня нещадно, и при этом я чувствовал реальную боль. Засыпать было страшно, но, обессиленный, измученный, я вновь проваливался в этот ужасный антимир. Они прижигали меня сигаретами, щекотали до истерики, — бесы очень любят щекотать, — короче говоря, глумились по полной программе. Я пытался с ними драться, но получал такие затрещины, что летел от них кувырком.
Особенно зверствовал их предводитель в помятой кожаной кепке, надвинутой на глаза. Как только я оказывался в том мире, он тут же появлялся передо мной с этой омерзительной кривой ухмылкой, а за его обнаженным волосатым торсом прятались и выглядывали какие-то тени. На плечах у него были наколоты пентаграммы, а на груди — большой перевёрнутый крест.
— Ты хотел меня найти, дружок? — говорил он ласково, и от уголков глаз его в разные стороны разбегались лучики морщинок. — Так вот я… Вот… Что ты хотел мне сказать?
Я чувствовал при каждом слове изо рта у него отвратительное зловоние, как будто он нажрался мертвечины.
— Как тебя зовут? — спрашивал я измождённо.
— Иуда Искариот! — хохотал он. — Тринадцатый апостол!
— Я тебя всё равно найду, — шептал я, еле ворочая опухшим языком.
— А толку-то, дурачок? Зло неискоренимо! — юродствовал он. — Даже если ты меня убьёшь, на моём месте вырастут как сорняки десятки новых слуг Всемогущего. Ты ещё не понял, в каком мире ты живешь?
— Помнишь Иоанна Богослова? — продолжал этот ублюдок, щуря на меня свои лукавые глазёнки. — Он правильно подвёл главную мысль: Богу нужны виновные, чтобы оправдать своё несовершенство. Он для этого и создал Дьявола, чтобы на него всё спихнуть. Врубаешься, сынок? У Верховного всегда получалось создавать зверюшек, которые живут по заданной программе, но создать оптимальное разумное существо, свободное в своём выборе, ему никак не удаётся. Ваша раса уже пятая на земле, и весь урожай снова загублен. Куда вас девать? Что с вами делать? А? Поэтому Апофис уже близок, и сколько бы вы ни тешили себя надеждами, вам все равно пиздец!
— Так зачем кого-то убивать? — продолжал он. — Тебе всего лишь дали урок, который пригодится тебе в будущем. Это очень полезный урок. С него начнётся твоя новая жизнь. И вместо того чтобы сказать «спасибо», ты хочешь убить своего учителя из-за непомерной гордыни, из-за комплексов своих. Ты постоянно хочешь кого-то убить, но на самом деле пытаешься убить страх, который живёт в тебе с детства. Но убивая, ты загоняешь себя в полную жопу.
— Ты будешь последним в этом списке, ублюдок, — прошептал я. — Много я вас, тварей, израсходовал, но я ни о чём не жалею.
— Смотри, как бы тебе самому не наткнуться на перо, — ответил он и зловеще расхохотался.
С первыми лучами солнца они исчезли, как едкий удушливый дым. Я лежал, расхристанный, раздавленный, измученный, на мокрых простынях, и жуткая пустота осталась во мне после столкновения с потусторонним миром. Она была невыносима. С этим чувством прожить хотя бы час — это уже подвиг. Теперь я понимаю, почему мужики вешаются после запоев. У них не хватает твёрдости духа, чтобы пережить это состояние полного физического и духовного упадка. После такой ночи многие полезли бы в петлю, но не я… Меня можно напугать, но сломать меня никому не под силу. Я же телец по гороскопу, а значит — воплощение упрямства. Я буду жить назло всем чертям.
— Ты через два дня уезжаешь домой, — сказала Мансурова, выходя из ванной.
— А почему так резко? Что случилось? — спросил я, запинаясь на каждом слове; я как будто разучился говорить за эту ночь. — Или ты поверила Калугину, что я был с этой Аней? Между нами ничего не
