На письменном столе рядом с нами поблескивал золотистый продолговатый камень в ладонь длиной, по виду как из матового стекла. Тишина после всего, что было, казалась оглушающей.
Я осмелилась поднять взгляд. Олав смотрел на меня внимательно, испытующе.
— Дженни… ты же понимаешь… то, что случилось, то, что Замок золотой розы по какой-то странной прихоти выбрал именно нас… это ведь ни к чему тебя не обязывает.
Я вспыхнула.
— Не говори ерунды!
Попыталась вытащить руку из его цепких пальцев, но он не дал. Нога уже совершенно не болела… а вот сердце от его слов почему-то прострелило болью.
Он дернул меня за руку, и я снова упала ему на грудь. Второй рукой крепко схватил меня за подбородок и приподнял его, заставил снова посмотреть в глаза.
— Тогда что, Дженни? Ты можешь сказать мне, наконец, откровенно, чего ты хочешь? Я готов отдать тебе все, что у меня есть — свою жизнь, и даже больше. Но я смертельно устал отгадывать твои головоломки.
Я закусила губу. Сколько раз мысленно представляла наш разговор. Представляла, что ему скажу… и вот теперь не могу выдавить из себя ни слова. Неужели у него так было всегда?
— Молчишь… я должен так понять, что тебе не нужно от меня ничего?
Пальцы Олава разжались, и он выпустил мою руку. Я видела, как его взгляд покрывается инеем отчуждения. И поняла, что вот это — тот самый последний момент, когда я еще могу что-то сделать. Когда я должна что-то сделать.
Сделала полшага вперед. Положила обе ладони ему на грудь и уткнулась в них лицом. Встала тихо-тихо как мышка. Сейчас он может меня оттолкнуть — ведь я так долго отталкивал его. Но я должна сказать.
— Мне нужно только, чтобы ты меня простил. И всегда держал за руку, как сейчас. И смотрел… только мне в глаза. Потому что… потому что я тебя люблю.
Несколько мгновений он просто стоял неподвижно, и даже, кажется, не дышал.
А потом обнял так крепко, что думала, раздавит. Уткнулся лицом в сгиб шеи, в мои разметавшиеся, спутанные волосы… и молчал. Словно боялся неосторожным словом разрушить волшебство. Словно сам не верил до конца в то, что только что услышал.
И до меня вдруг дошло. Как-то стало сразу легко и светло на душе.
Теперь все будет хорошо. По-другому и не могло быть. И какая я была дура, что хоть на мгновение, хоть раз усомнилась в нем. В его чувствах. В его верном, преданном сердце. В том, что всегда говорили мне его глаза — да только я не хотела слушать.
Нам обоим просто нужна была эта встряска. Чтобы оценили, наконец, то чудо, которое судьба сама всучила нам в руки — только не упусти. И за ним совершенно не обязательно идти куда-то за тридевять земель.
Я почувствовала, что снова живу.
Захотелось… много чего захотелось. Ко мне впервые за все эти долгие мучительные дни вернулось игривое настроение.
А катись оно к такой-то бабушке, бабушкино воспитание! Я теперь счастливая и влюбленная, мне теперь можно забыть об этикете и приличиях.
Я ткнулась Олаву носом в щеку.
— А я, между прочим, все еще жду нормальных признаний. Ну, как полагается!
Он оторвался от моей шеи и посмотрел сверху вниз внимательно, с прищуром.
— Интересно, я когда-нибудь привыкну к смене твоих настроений?
Я показал ему язык.
— И не надейся. Зато не скучно будет.
Он все молчал. Как всегда, весь из себя серьезный и основательный. Наверное, признание в любви тоже будет основательным и монументальным — а не как у меня, все на нервах и кое-как. Я затаила дыхание и ждала с замиранием сердца.
— Дженни. А выходи за меня замуж?
Сказать, что я обалдела — ничего не сказать. Ну, хотя — это же Олав. Что с него взять. Ко всему подходит серьезно.
Он поспешил добавить, волнуясь и чуточку краснея:
— Я не хочу на тебя давить, и спешить совершенно не обязательно. Просто — может, когда-нибудь… Я хочу сказать, просто подумай о такой возможности, и если тебе нужно время, то…
— Я согласна!! — выпалила я, и прежде, чем он опомнился, первая полезла к нему целоваться.
Нет — ну а что? Мне, между прочим, завидно было все это время смотреть, как Эмма в каждом углу обжимается.
Теперь моя очередь наверстывать.
Когда подали экипаж, я села в него совершенно красная и возмутительно счастливая. Леди Ректор только посмеивалась, глядя на меня. И напоследок шепнула, что даже не сомневалась, что этим дело закончится. И никто не сомневался, кто видел нас рядом.
Старая добрая леди Джиневра Темплтон! Не зря меня родители назвали в честь нее. Как было приятно учиться под ее крылом — но кажется, я действительно готова упорхнуть. В те самые, надежные и любящие меня руки, о которых говорил когда-то отец.
На Эмму действительно было больно смотреть. Я стыдилась своего счастья, видя, как она несчастна и как страдает, но ничего не могла поделать. Оно из меня лилось, как солнечные лучи из дырявого облака.
В конце концов, сестра тоже устала на меня смотреть и строго-настрого приказала возвращаться к жениху. Уверила, что прекрасно проживет и без меня. Тем более, все равно привыкать быть одной.
Я крепилась, как могла. Но не выдержала. Сказала, что туда и обратно… и как на крыльях помчалась обратно в Академию, благо там езды всего каких-то полдня.
А когда приехала, выяснила, что в гости к Олаву приехала мама. Поздравить сына с получением семечка… и с помолвкой.
После обмена традиционными любезностями она дождалась, пока Олава вызовут куда-то по учебным делам, и попросила меня об откровенном разговоре.
Мы стояли друг напротив друга в том самом кабинете, где ее сын сделал мне предложение. Я и она — высокая и очень худая пятидесятилетняя женщина с некрасивым лицом, но большими, выразительными лучистыми глазами. Я нервничала и пыталась представить, что она обо мне думает за столько лет. Получалась так себе картина.
— Дженни, я буду честна с тобой, — начала она тихим, но твердым голосом. Я вспомнила рассказы отца, вспомнила, сколько этой женщине пришлось пережить, десять лет растя сына в одиночку в чужом и опасном мире… и приуныла. Она не из тех, кто будет увиливать и приукрашивать. Сейчас я всю правду-матку о себе услышу.
Она неожиданно замолчала. А потом снова продолжила.
— Просто прошу тебя обдумать все хорошенько. Я несколько лет смотрела на то, как мой сын сходит с ума по девушке, которая не считает его достойным даже взгляда. Он хороший мальчик. Добрый и преданный. Если это все для тебя лишь каприз, очередная блажь… если ты переступишь через него так же легко, как ребенок переступает через надоевшую игрушку… ты разобьешь ему сердце. Поэтому…
— Я его люблю! — выпалила я, перебив. — Я правда, очень сильно его люблю! Даже не знаю, что сказать… просто поверьте мне. Его сердце у меня будет в безопасности.
