Юцин не понял и захихикал. Меня такое зло взяло, что я его чуть не ударил.
— Ведь эти овцы теперь не наши, а общие, зачем ты за ними ходишь?
Но Юцин все равно три раза в день бегал их кормить, а четвертый раз, уже под вечер, навещал их просто так. Скотник Ван Си предложил ему:
— Хочешь, забери их к себе на ночь, а утром приведешь обратно.
Но Юцин знал, что я ему не позволю, и ответил:
— Лучше я здесь с ними поиграю.
Овец в загоне становилось все меньше: раз в несколько дней их резали для столовой.
Ван Си говорил мне:
— Только твой Юцин вспоминает о них каждый день, а остальные — только когда хотят мяса.
Через два дня после открытия столовой бригадир отправил двух парней с веревками и коромыслами в город за тиглями для плавки стали. Наши искореженные котлы валялись на гумне. Бригадир сказал:
— Пора пустить их в дело.
Из города он привел гадателя в длинном одеянии, чтобы определить, где будет лучше плавиться сталь. Этот сгорбленный старикашка шастал по всей деревне. Все его очень боялись: стоило ему улыбнуться и кивнуть, как твой дом шел под снос. Староста нас познакомил:
— Фугуй, это господин Ван. Он тут у тебя посмотрит.
Господин Ван заложил руки за спину, прошелся туда-сюда и произнес:
— Место в самый раз.
Хана моему дому! Хорошо, тут вышла Цзячжэнь и сказала:
— Здравствуйте, господин Ван!
— А, Цзячжэнь!
— Заходите, выпейте чаю!
— В другой раз, в другой раз.
— Мой батюшка говорит, у вас сейчас много работы?
— Ох много, всем надо плавить сталь. А это кто же будет?
— Мой Фугуй.
— Знаю, знаю! — Господин Ван заулыбался — он явно вспомнил, как я проиграл семейное добро.
Я вежливо хихикнул. Господин Ван поклонился:
— Ну, еще поболтаем.
Он повернулся к старосте:
— Пойдем дальше.
У меня от сердца отлегло. А вот старому Суню не повезло. Господин Ван остановился на его доме. Староста приказал очистить помещение, но Сунь забился в угол и плакал. Староста агитировал:
— Да что ты ревешь? Коммуна построит тебе новое жилье!
Но Сунь не унимался. В конце концов под вечер староста велел парням вытащить его из дома. На улице Сунь вцепился в дерево, и оторвать его не могли. Староста сказал:
— Ладно, пусть тут сидит. Поджигай!
Парни встали на лавку и разбросали по крыше горящие ветки. Но солома подгнила и не занималась. Тем более что накануне прошел дождь.
— Черт подери, не верю, что огонь народной коммуны не возьмет эту крышу!
Староста приготовился сам засучить рукава. Кто-то предложил:
— Надо полить маслом!
— Точно, как я сам не додумался! Тащите масло из столовой!
Оказалось, что староста — такой же мот, как и я. Они притащили масло, которое отняли у нас, и подожгли дом.
Старый Сунь смотрел, как горит крыша, рушатся стены, и только когда от хижины остались одни головешки, пошел прочь, утирая слезы. Люди слышали, как он бормочет:
— Посуду забрали, дом сожгли, видно, и мне помирать пора.
В ту ночь мы с Цзячжэнь не могли уснуть. Она все повторяла, что мы свалили свою беду на старого Суня. Я про себя с ней соглашался, но на словах спорил:
— Это у него судьба такая.
Вернулись из города парни с котлом для варки стали и бочкой бензина. Деревенские спросили:
— Это что такое?
Я объяснил:
— Этим машину кормят, я в армии видал.
Староста постучал ногой по бочке:
— Маловата.
Парни отвечают:
— Больших нет, надо плавить по частям.
Староста любил советоваться с народом — не важно, кто советует, лишь бы говорил дело.
— И правда, в один присест толстяк жиру не наест.
Мимо проходил мой Юцин с травой для овец. Он просочился к старосте сквозь толпу и подал мысль:
— Надо туда налить воды.
— Ты мясо варить собрался?
— Без воды у вас дно расплавится!
Староста почесал репу, поднял бровь и говорит мне:
— А и правда! Твой-то профессором будет!
Я, конечно, загордился. Но, если честно, Юцин городил чепуху. В котел свалили битые кастрюли, залили водой и накрыли деревянной крышкой. Вода закипела, крышка запрыгала, зашипел пар. Староста пролез к котлу, снял крышку и отпрыгнул:
— Чуть не обварился!
Когда вода немного выкипела, он пошуровал в котле коромыслом и говорит:
— Они все еще твердые, мать твою!
Как раз когда мы плавили сталь, Цзячжэнь заболела — обессилела. Вся деревня вышла удобрять поля. Цзячжэнь тоже понесла ведра с овечьим навозом и вдруг села на землю. Деревенские засмеялись:
— Видать, Фугуй ночью хорошо поработал!
Цзячжэнь тоже усмехнулась, попробовала встать, но ноги ее не держали, хотя она и хваталась за палки, которые понатыкали в поле. Раньше на этих палках были красные флажки из бумаги, но от дождя они размокли, остались одни ошметки. Я ей сказал:
— Отдохни чуток.
Цзячжэнь опять плюхнулась на землю, облилась навозной жижей, покраснела и говорит:
— Сама не знаю, что со мной.
Я думал, она ночь поспит, и сила вернется, но она и потом больше не могла носить коромысло, делала только легкую работу. Хорошо, тогда была народная коммуна, иначе нам бы тяжко пришлось.
Цзячжэнь очень кручинилась, что заболела, каждый вечер перед сном спрашивала:
— Я для вас обуза?
Я отвечал:
— Не бери в голову, годы есть годы.
Я не принимал ее болезнь всерьез. С тех пор как мы поженились, она работала не покладая рук, и я думал, что ей просто надо передохнуть.
Но вдруг где-то через месяц, когда мы варили сталь, она рухнула возле печи. Я понял, что нужно нести ее в городскую больницу.
Сталь у нас в деревне варили уже больше двух месяцев, а она все оставалась твердой. Бригадир решил, что нельзя заставлять самых сильных работников день и ночь торчать у бочки, и постановил:
— Теперь будем дежурить по очереди.
Когда пришла очередь нашей семьи, он сказал:
— Фугуй, завтра день основания КНР. Ты уж разведи огонь пожарче, постарайся мне к празднику выплавить сталь!
В тот день я велел Цзячжэнь и Фэнся пораньше сходить в столовую за едой, чтобы сразу после ужина явиться на дежурство. Я боялся, что, если мы опоздаем на смену, пойдут сплетни. Но пропал Юцин. Цзячжэнь охрипла, пока его дозывалась. Я им сказал:
